Михаил БУЛГАКОВ
СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ

<<< Назад | Содержание | Далее >>>

Михаил БУЛГАКОВ

СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ



1

У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в
подворотне ревет мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в
грязном колпаке - повар столовой нормального питания служащих центрального
совета народного хозяйства - плеснул кипятком и обварил мне левый бок.
Какая гадина, а еще пролетарий. Господи, боже мой - как больно! До костей
проело кипяточком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь.
Чем я ему помешал? Неужели я обожру совет народного хозяйства, если в
помойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь
он поперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень
угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре
приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной
пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это -
последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем,
рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане "бар" жрут дежурное блюдо
- грибы, соус пикан по 3_р._75 к. порция. Это дело на любителя все равно,
что калошу лизать... У-у-у-у-у...
Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно
отчетливо: завтра появятся язвы и, спрашивается, чем я их буду лечить?
Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная, очень хорошая
трава, а кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной
набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поет на
лугу при луне - "Милая Аида" - так, что сердце падает, было бы отлично. А
теперь куда пойдешь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по ребрам
получали? Кушано достаточно. Все испытал, с судьбой своей мирюсь и, если
плачу сейчас, то только от физической боли и холода, потому что дух мой
еще не угас... Живуч собачий дух.
Но вот тело мое изломанное, битое, надругались над ним люди
достаточно. Ведь главное что - как врезал он кипяточком, под шерсть
проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко
могу получить воспаление легких, а, получив его, я, граждане, подохну с
голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под
лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по
сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе,
ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами
ухватят меня за ноги и выкинут на телегу...
Дворники из всех пролетариев - самая гнусная мразь. Человечьи очистки
самая низшая категория. Повар попадается разный. Например - покойный Влас
с Пречистенки. Скольким он жизнь спас. Потому что самое главное во время
болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Влас
кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был
настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета
Нормального питания. Что они там вытворяют в Нормальном питании - уму
собачьему непостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи
варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают.
Иная машинисточка получает по IX разряду четыре с половиной червонца,
ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за
этот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он ее не каким-нибудь
обыкновенным способом, а подвергает французской любви. С... эти французы,
между нами говоря. Хоть и лопают богато, и все с красным вином. Да...
Прибежит машинисточка, ведь за 4,5 червонца в бар не пойдешь. Ей и на
кинематограф не хватает, а кинематограф у женщины единственное утешение в
жизни. Дрожит, морщится, а лопает... Подумать только: 40 копеек из двух
блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные
25 копеек завхоз уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка
правого легкого не в порядке и женская болезнь на французской почве, на
службе с нее вычли, тухлятиной в столовой накормили, вот она, вот она...
Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует,
потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, одна
кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые,
попробуй, он и заорет: до чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена,
намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь
председатель, и сколько ни накраду - все на женское тело, на раковые
шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наголодался я в молодости достаточно,
будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне ее, жаль! Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма
говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то
хоть дома тепло, ну а мне, а мне... Куда пойду? У-у-у-у-у!..
- Куть, куть, куть! Шарик, а шарик... Чего ты скулишь, бедняжка? Кто
тебя обидел? Ух...
Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху
барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую
полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела
пса.
Боже мой... Какая погода... Ух... И живот болит. Это солонина! И
когда же это все кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на
улице начало ее вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным
винтом, и она пропала.
А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока,
прижался к холодной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда
никуда не пойдет, тут и сдохнет в подворотне. Отчаяние повалило его. На
душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что
мелкие собачьи слезы, как пупырыши, вылезали из глаз и тут же засыхали.
Испорченный бок торчал свалявшимися промерзшими комьями, а между ними
глядели красные зловещие пятна обвара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки
повара. - "Шарик" она назвала его... Какой он к черту "Шарик"? Шарик - это
значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а
он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес. Впрочем,
спасибо на добром слове.
Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула и из нее
показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже - вернее
всего, - господин. Ближе - яснее - господин. А вы думаете, я сужу по
пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда,
воротники не такие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно
спутать. А вот по глазам - тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза
значительная вещь. Вроде барометра. Все видно у кого великая сушь в душе,
кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам
всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за
лодыжку. Боишься - получай. Раз боишься - значит стоишь... Р-р-р...
Гау-гау...
Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в
подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не
станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в
газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили.
Вот он все ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не
станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что
вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроконечной
бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но
запах по метели от него летит скверный, больницей. И сигарой.
Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза?
Вот он рядом... Чего ждет? У-у-у-у... Что он мог покупать в дрянном
магазинишке, разве ему мало охотного ряда? Что такое? Колбасу. Господин,
если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к
магазину. Отдайте ее мне.
Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар.
Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы
полотняного плаката "Возможно ли омоложение?".
Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, жгучими
волнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший больницу,
райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем. Чувствую, знаю - в
правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь
на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля!
Пес пополз, как змея, на брюхе, обливаясь слезами. Обратите внимание
на поварскую работу. Но ведь вы ни за что не дадите. Ох, знаю я очень
хорошо богатых людей! А в сущности - зачем она вам? Для чего вам гнилая
лошадь? Нигде, кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме. А вы
сегодня завтракали, вы, величина мирового значения, благодаря мужским
половым железам. У-у-у-у... Что же это делается на белом свете? Видно,
помирать-то еще рано, а отчаяние - и подлинно грех. Руки ему лизать,
больше ничего не остается.
Загадочный господин наклонился к псу, сверкнул золотыми ободками глаз
и вытащил из правого кармана белый продолговатый сверток. Не снимая
коричневых перчаток, размотал бумагу, которой тотчас же овладела метель, и
отломил кусок колбасы, называемой "особая краковская". И псу этот кусок.
О, бескорыстная личность! У-у-у!
- Фить-фить, - посвистал господин и добавил строгим голосом: - Бери!
Шарик, Шарик!
Опять Шарик. Окрестили. Да называйте как хотите. За такой
исключительный ваш поступок.
Пес мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую и
сожрал ее в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез,
потому что от жадности едва не заглотал веревочку. Еще, еще лижу вам руку.
Целую штаны, мой благодетель!
- Будет пока что... - господин говорил так отрывисто, точно
командовал. Он наклонился к Шарику, пытливо глянул ему в глаза и
неожиданно провел рукой в перчатке интимно и ласково по Шарикову животу.
- А-га, - многозначительно молвил он, - ошейника нету, ну вот и
прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. - Он пощелкал пальцами. -
Фить-фить!
За вами идти? Да на край света. Пинайте меня вашими фетровыми
ботиками, я слова не вымолвлю.
По всей Пречистенке сняли фонари. Бок болел нестерпимо, но Шарик
временами забывал о нем, поглощенный одной мыслью - как бы не утерять в
сутолоке чудесного видения в шубе и чем-нибудь выразить ему любовь и
преданность. И раз семь на протяжении Пречистенки до Обухова переулка он
ее выразил. Поцеловал в ботик у Мертвого переулка, расчищая дорогу, диким
воем так напугал какую-то даму, что она села на тумбу, раза два подвыл,
чтобы поддержать жалость к себе.
Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул
из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял краковскую. Шарик
света не взвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в
подворотне, чего доброго и этого вора прихватит с собой, и придется
делиться моссельпромовским изделием. Поэтому на кота он так лязгнул
зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого шланга, забрался
по трубе до второго этажа. - Ф-р-р-р... га...у! Вон! Не напасешься
моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по Пречистенке.
Господин оценил преданность и у самой пожарной команды, у окна, из
которого слышалось приятное ворчание валторны, наградил пса вторым куском
поменьше, золотников на пять.
Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду.
За вами буду двигаться куда ни прикажете.
- Фить-фить-фить! Сюда!
В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот
переулок.
Фить-фить! Сюда? С удово... Э, нет, позвольте. Нет. Тут швейцар. А уж
хуже этого ничего на свете нет. Во много раз опаснее дворника. Совершенно
ненавистная порода. Гаже котов. Живодер в позументе.
- Да не бойся ты, иди.
- Здравия желаю, Филипп Филиппович.
- Здравствуй, Федор.
Вот это - личность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моя
доля! Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцаров
вводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец - ни звука,
ни движения! Правда, в глазах у него пасмурно, но, в общем, он равнодушен
под околышем с золотыми галунами. Словно так и полагается. Уважает,
господа, до чего уважает! Ну-с, а я с ним и за ним. Что, тронул? Выкуси.
Вот бы тяпнуть за пролетарскую мозолистую ногу. За все издевательства
вашего брата. Щеткой сколько раз морду уродовал мне, а?
- Иди, иди.
Понимаем, понимаем, не извольте беспокоится. Куда вы, туда и мы. Вы
только дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря на отчаянный мой
бок.
С лестницы вниз:
- Писем мне, Федор, не было?
Снизу на лестницу почтительно:
- Никак нет, Филипп Филиппович (интимно вполголоса вдогонку), - а в
третью квартиру жилтоварищей вселили.
Важный песий благотворитель круто обернулся на ступеньке и,
перегнувшись через перила, в ужасе спросил:
- Ну-у?
Глаза его округлились и усы встали дыбом.
Швейцар снизу задрал голову, приладил ладошку к губам и подтвердил:
- Точно так, целых четыре штуки.
- Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они?
- Да ничего-с.
- А Федор Павлович?
- За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить.
- Черт знает, что такое!
- Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей.
Сейчас собрание было, выбрали новое товарищество, а прежних - в шею.
- Что делается. Ай-яй-яй... Фить-фить.
Иду-с, поспеваю. Бок, изволите ли видеть, дает себя знать. Разрешите
лизнуть сапожок.
Галун швейцара скрылся внизу. На мраморной площадке повеяло теплом от
труб, еще раз повернули и вот - бельэтаж.