Михаил БУЛГАКОВ
СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ

<<< Назад | Содержание | Далее >>>

4

На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пес Шарик и голова
его беспомощно колотилась о белую клеенчатую подушку. Живот его был
выстрижен и теперь доктор Борменталь, тяжело дыша и спеша, машинкой
въедаясь в шерсть, стриг голову Шарика. Филипп Филиппович, опершись
ладонями на край стола, блестящими, как золотые обода его очков, глазами
наблюдал за этой процедурой и говорил взволнованно:
- Иван Арнольдович, самый важный момент - когда я войду в турецкое
седло. Мгновенно, умоляю вас, подайте отросток и тут же шить. Если там у
меня начнет кровоточить, потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него
и так никакого шанса нету, - он помолчал, прищуря глаз, заглянул в как бы
насмешливо полуприкрытый глаз пса и добавил: - А знаете, жалко его.
Представьте, я привык к нему.
Руки он вздымал в это время, как будто благословлял на трудный подвиг
злосчастного пса Шарика. Он старался, чтобы ни одна пылинка не села на
черную резину.
Из-под выстриженной шерсти засверкала беловатая кожа собаки.
Борменталь отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную
маленькую голову и стал брить. Сильно хрустело под лезвием, кое-где
выступала кровь. Обрив голову, тяпнутый мокрым бензиновым комочком обтер
ее, затем оголенный живот пса растянул и промолвил, отдуваясь: "Готово".
Зина открыла кран над раковиной и Борменталь бросился мыть руки. Зина
из склянки полила их спиртом.
- Можно мне уйти, Филипп Филиппович? - спросила она, боязливо косясь
на бритую голову пса.
- Можешь.
Зина пропала. Борменталь засуетился дальше. Легкими марлевыми
салфеточками он обложил голову Шарика и тогда на подушке оказался никем не
виданный лысый песий череп и странная бородатая морда.
Тут шевельнулся жрец. Он выпрямился, глянул на собачью голову и
сказал:
- Ну, Господи, благослови. Нож.
Борменталь из сверкающей груды на столике вынул маленький брюхатый
ножик и подал его жрецу. Затем он облекся в такие же черные перчатки, как
и жрец.
- Спит? - спросил Филипп Филиппович.
- Спит.
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький,
колючий блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу
Шарика рану. Кожа тотчас разошлась и из нее брызнула кровь в разные
стороны. Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову
рану, затем маленькими, как бы сахарными щипчиками зажал ее края и она
высохла. На лбу у Борменталя пузырьками выступил пот. Филипп Филиппович
полоснул второй раз и тело Шарика вдвоем начли разрывать крючьями,
ножницами, какими-то скобками. Выскочили розовые и желтые, плачущие
кровавой росой ткани. Филипп Филиппович вертел ножом в теле, потом
крикнул: "Ножницы!"
Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у фокусника. Филипп
Филиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика
его семенные железы с какими-то обрывками. Борменталь, совершенно мокрый
от усердия и волнения, бросился к стеклянной банке и извлек из нее другие,
мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и ассистента
запрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защелкали кривые иглы
в зажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от
раны, ткнул в нее комком марли и скомандовал:
- Шейте, доктор, мгновенно кожу, - затем оглянулся на круглые белые
стенные часы.
- 14 минут делали, - сквозь стиснутые зубы пропустил Борменталь и
кривой иголкой впился в дряблую кожу. Затем оба заволновались, как убийцы,
которые спешат.
- Нож, - крикнул Филипп Филиппович.
Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа
Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и
одним приемом навел на лбу Шарика красный венец. Кожу с бритыми волосами
откинули как скальп. Обнажили костяной череп. Филипп Филиппович крикнул:
- Трепан!
Борменталь подал ему блестящий коловорот. Кусая губы, Филипп
Филиппович начал втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика
маленькие дырочки в сантиметре расстояния одна от другой, так, что они шли
кругом всего черепа. На каждую он тратил не более пяти секунд. Потом пилой
невиданного фасона, сунув ее хвост в первую дырочку, начал пилить, как
выпиливают дамский рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты
через три крышку черепа с Шарика сняли.
Тогда обнажился купол Шарикового мозга - серый с синеватыми
прожилками и красноватыми пятнами. Филипп Филиппович въелся ножницами в
оболочки и их вскрыл. Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в
глаз профессору, и окропил его колпак. Борменталь с торзионным пинцетом,
как тигр, бросился зажимать и зажал. Пот с Борменталя полз потоками и лицо
его стало мясистым и разноцветным. Глаза его метались от рук профессора к
тарелке на инструментальном столе. Филипп же Филиппович стал положительно
страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до десен. Он
ободрал оболочку с мозга и пошел куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши
полушария мозга. В это время Борменталь начал бледнеть, одной рукой
охватил грудь Шарика и хрипловато сказал:
- Пульс резко падает...
Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и
врезался еще глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку,
насосал из нее шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца.
- Иду к турецкому седлу, - зарычал Филипп Филиппович и окровавленными
скользкими перчатками выдвинул серо-желтый мозг Шарика из головы. На
мгновение он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас же сломал
вторую ампулу с желтой жидкостью и вытянул ее в длинный шприц.
- В сердце? - робко спросил он.
- Что вы еще спрашиваете? - злобно заревел профессор, - все равно он
уже пять раз у вас умер. Колите! Разве мыслимо? - Лицо у него при этом
стало, как у вдохновенного разбойника.
Доктор с размаху легко всадил иглу в сердце пса.
- Живет, но еле-еле, - робко прошептал он.
- Некогда рассуждать тут - живет - не живет, - засипел страшный
Филипп Филиппович, - я в седле. Все равно помрет... Ах, ты че... "К
берегам священным Нила...". Придаток давайте.
Борменталь подал ему склянку, в которой болтался на нитке в жидкости
белый комочек. Одной рукой - "Не имеет равных в Европе... Ей-богу!", -
смутно подумал Борменталь, - он выхватил болтающийся комочек, а другой,
ножницами, выстриг такой же в глубине где-то между распяленными
полушариями. Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил в
мозг вместе с ниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом
тонкими и гибкими, ухитрился янтарной нитью его там замотать. После этого
он выбросил из головы какие-то распялки, пинцет, мозг упрятал назад в
костяную чашу, откинулся и уже поспокойнее спросил:
- Умер, конечно?..
- Нитевидный пульс, - ответил Борменталь.
- Еще адреналину.
Профессор оболочками забросал мозг, отпиленную крышку приложил как по
мерке, скальп надвинул и взревел:
- Шейте!
Борменталь минут в пять зашил голову, сломав три иглы.
И вот на подушке появилась на окрашенном кровью фоне безжизненная
потухшая морда Шарика с кольцевой раной на голове. Тут же Филипп
Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну перчатку,
выбросив из нее облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол и
позвонил, нажав кнопку в стене. Зина появилась на пороге, отвернувшись,
чтобы не видеть Шарика в крови. Жрец снял меловыми руками окровавленный
куколь и крикнул:
- Папиросу мне сейчас же, Зина. Все свежее белье и ванну.
Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое
веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:
- Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, доктор
Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.