Предисловие | Посвящение
ЧАСТЬ 1: Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 | Глава 6 | Глава 7 | Глава 8 | Глава 9 | Глава 10 | Глава 11 | Глава 12
ЧАСТЬ 2: Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 | Глава 6 | Глава 7 | Глава 8 | Глава 9 | Глава 10 | Глава 11 | Глава 12 | Глава 13 | Глава 14 | Глава 15
Заключение

ЧАСТЬ 1


ГЛАВА 1
В ОТЧЕМ ДОМЕ

Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба
предназначила мне местом рождения именно городок Браунау на Инне. Ведь
этот городок расположен как раз на границе двух немецких государств,
объединение которых по крайней мере нам, молодым, казалось и кажется той
заветной целью, которой нужно доби-ваться всеми средствами.

Немецкая Австрия во что бы то ни стало должна вернуться в лоно вели-
кой германской метрополии и при том вовсе не по соображениям хозяйствен-
ным. Нет, нет. Даже если бы это объединение с точки зрения хозяйственной
было безразличным, более того, даже вредным, тем не менее объединение
необходимо. Одна кровь - одно государство! До тех пор пока немецкий на-
род не объединил всех своих сынов в рамках одного государства, он не
имеет морального права стремиться к колониальным расширениям. Лишь после
того как немецкое государство включит в рамки своих границ последнего
немца, лишь после того как окажется, что такая Германия не в состоянии
прокормить - в достаточной мере все свое население, - возникающая нужда
дает народу моральное право на приобретение чужих земель. Тогда меч на-
чинает играть роль плуга, тогда кровавые слезы войны ерошат землю, кото-
рая должна обеспечить хлеб насущный будущим поколениям.

Таким образом упомянутый маленький городок кажется мне символом вели-
кой задачи.

Но и в другом отношении городок этот поучителен для нашей эпохи. Бо-
лее 100 лет назад это незаметное гнездо стало ареной таких событий, ко-
торые увековечили его в анналах германской истории. В год тяжелейших
унижений нашего отечества в этом городишке пал смертью героя в борьбе за
свою несчастную горячо любимую родину нюренбержец Иоганн Пальм, по про-
фессии книготорговец, заядлый "националист" и враг французов. Упорно от-
казывался он выдать своих соучастников, которые в глазах врага должны
были нести главную ответственность. Совсем как Лео Шлягетер! Французским
властям на него тоже донесли правительственные агенты. Полицейский ди-
ректор из Аугсбурга приобрел печальную славу этим предательством и соз-
дал таким образом прообраз современных германских властей, действующих
под покровительством г-на Зеверинга.

В этом небольшом городишке, озаренном золотыми лучами мученичества за
депо немецкого народа, в этом городишке, баварском по крови, австрийском
по государственной принадлежности, в конце 80-х годов прошлого столетия
жили мои родители. Отец был добросовестным государственным чиновником,
мать занималась домашним хозяйством, равномерно деля свою любовь между
всеми нами - ее детьми. Только очень немногое осталось в моей памяти из
этих времен. Уже через очень короткое время отец мой должен был оставить
полюбившийся ему пограничный городок и переселиться в Пассау, т. е.
осесть уже в самой Германии.

Жребий тогдашнего австрийского таможенного чиновника частенько озна-
чал бродячую жизнь. Уже через короткое время отец должен был опять пере-
селиться на этот раз в Линд. Там он перешел на пенсию. Конечно это не
означало, что старик получил покой. Как сын бедного мелкого домовла-
дельца он и смолоду не имел особенно спокойной жизни. Ему не было еще 13
лет, когда ему пришлось впервые покинуть родину. Вопреки предостережению
"опытных" земляков он отправился в Вену, чтобы там изучить ремесло. Это
было в 50-х годах прошлого столетия. Тяжело конечно человеку с провизией
на три гульдена отправляться наугад без ясных надежд и твердо поставлен-
ных целей. Когда ему минуло 17 лет, он сдал экзамен на подмастерья, но в
этом не обрел удовлетворения, скорее наоборот. Годы нужды, годы испыта-
ний и несчастий укрепили его в решении отказаться от ремесленничества и
попытаться добиться чего-нибудь "более высокого". Если в прежние времена
в деревне его идеалом было стать священником, то теперь, когда его гори-
зонты в большом городе чрезвычайно расширились, его идеалом стало - до-
биться положения государственного чиновника. Со всей цепкостью и настой-
чивостью, выкованными нуждой и печалью уже в детские годы, 17-летний
юноша стал упорно добиваться своей цели и - стал чиновником. На достиже-
ние этой цели отец потратил целых 23 года. Обет, который он дал себе в
жизни, - не возвращаться в свою родную деревню раньше, чем он станет
"человеком" - был теперь выполнен.

Цель была достигнута; однако в родной деревне, откуда отец ушел
мальчиком, теперь уже никто не помнил его, и сама деревня стала для него
чужой.

56 лет от роду отец решил, что можно отдохнуть. Однако и теперь он не
мог ни одного дня жить на положении "бездельника". Он купил себе в ок-
рестностях австрийского городка Ламбаха поместье, в котором сам хо-
зяйствовал, вернувшись таким образом после долгих и трудных годов к за-
нятиям своих родителей.

В эту именно эпоху во мне стали формироваться первые идеалы. Я прово-
дил много времени на свежем воздухе. Дорога к моей школе была очень
длинной. Я рос в среде мальчуганов физически очень крепких, и мое вре-
мяпровождение в их кругу не раз вызывало заботы матери. Менее всего обс-
тановка располагала меня к тому, чтобы превратиться в оранжерейное рас-
тение. Конечно я менее всего в ту пору предавался мыслям о том, какое
призвание избрать в жизни. Но ни в коем случае мои симпатии не были нап-
равлены в сторону чиновничьей карьеры. Я думаю, что уже тогда мой ора-
торский талант развивался в тех более или менее глубокомысленных дискус-
сиях, какие я вел со своими сверстниками. Я стал маленьким вожаком. За-
нятия в школе давались мне очень легко; но воспитывать меня все же было
делом не легким. В свободное от других занятий время я учился пению в
хоровой школе в Ламбахе. Это давало мне возможность часто бывать в церк-
ви и прямо опьяняться пышностью ритуала и торжественным блеском церков-
ных празднеств. Было бы очень натурально, если бы для меня теперь долж-
ность аббата стала таким же идеалом, как им в свое время для моего отца
была должность деревенского пастора. В течение некоторого времени это
так и было. Но моему отцу не нравились ни ораторские таланты его драчуна
сынишки, ни мои мечты о том, чтобы стать аббатом. Да и я сам очень скоро
потерял вкус к этой последней мечте, и мне стали рисоваться идеалы, бо-
лее соответствующие моему темпераменту.

Перечитывая много раз книги из отцовской библиотеки, я более всего
останавливал свое внимание на книгах военного содержания, в особенности
на одном народном издании истории франко-прусской войны 1870-1871 г. Это
были два тома иллюстрированного журнала этих годов. Эти тома я стал с
любовью перечитывать по несколько раз. Прошло немного времени, и эпоха
этих героических лет стала для меня самой любимой. Отныне я больше всего
мечтал о предметах, связанных с войной и с жизнью солдата.

Но и в другом отношении это получило для меня особенно большое значе-
ние. В первый раз во мне проснулась пока еще неясная мысль о том, какая
же разница между теми немцами, которые участвовали в этих битвах, и те-
ми, которые остались в стороне от этих битв. Почему это, спрашивал я се-
бя, Австрия не принимала участия в этих битвах, почему отец мой и все
остальные стояли в стороне от них? Разве мы тоже не немцы, как и все ос-
тальные, разве все мы не принадлежим к одной нации? Эта проблема впервые
начала бродить в моем маленьком мозгу. С затаенной завистью выслушивал я
ответы на мои осторожные вопросы, что-де не каждый немец имеет счастье
принадлежать к империи Бисмарка.
Понять этого я не мог.

Возник вопрос об отдаче меня в школу.
Учитывая все мои наклонности и в особенности мой темперамент, отец
пришел к выводу, что отдать меня в гимназию, где преобладают гуманитар-
ные науки, было бы неправильно. Ему казалось, что лучше определить меня
в реальное училище. В этом намерении укрепляли его еще больше мои оче-
видные способности к рисованию - предмет, который по его убеждению в
австрийской гимназии был в совершенном забросе. Возможно, что тут сыграл
роль и его собственный опыт, внушивший ему, что в практической жизни гу-
манитарные науки имеют очень мало значения. В общем он думал, что его
сын, как и он сам, должен со временем стать государственным чиновником.
Горькие годы его юности заставили его особенно ценить те достижения, ко-
торых он впоследствии добился своим горбом. Он очень гордился, что сам
своим трудом достиг всего того, что он имел, и ему хотелось, чтобы сын
пошел по той же дороге. Свою задачу он видел только в том, чтобы облег-
чить мне этот путь.

Сама мысль о том, что я могу отклонить его предложение и пойти по
совсем другой дороге, казалась ему невозможной. В его глазах решение,
которое он наметил, было само собою разумеющимся. Властная натура отца,
закалившаяся в тяжелой борьбе за существование в течение всей его жизни,
не допускала и мысли о том, что неопытный мальчик сам будет избирать се-
бе дорогу. Да он считал бы себя плохим отцом, если бы допустил, что его
авторитет в этом отношении кем-либо может оспариваться.

И тем не менее оказалось, что дело пошло совсем по-иному.
В первый раз в моей жизни (мне было тогда всего 11 лет) я оказался в
роли оппозиционера. Чем более сурово и решительно отец настаивал на сво-
ем плане, тем более упрямо и упорно сын его настаивал на другом.

Я не хотел стать государственным чиновником. Ни увещания, ни "серьез-
ные" представления моего отца не могли сломить сопротивления. Я не хочу
быть чиновником. Нет и Нет! Все попытки отца внушить мне симпатии к этой
профессии рассказами о собственном прошлом достигали совершенно противо-
положных результатов. Я начинал зевать, мне становилось противно при од-
ной мысли о том, что я превращусь в несвободного человека, вечно сидяще-
го в канцелярии, не располагающего своим собственным временем и занимаю-
щегося только заполнением формуляров.

Да и впрямь, какие мысли такая перспектива могла будить в мальчике,
который отнюдь не был "хорошим мальчиком" в обычном смысле этого слова.
Учение в школе давалось мне до смешного легко. Это оставляло мне очень
много времени, и я свой досуг проводил больше на солнце нежели в комна-
те. Когда теперь любые политические противники, досконально исследуя мою
биографию пытаются "скомпрометировать" меня, указывая на легкомысленно
проведенную мною юность, я часто благодарю небо за то, что враги напоми-
нают мне о тех светлых и радостных днях. В ту пору все возникавшие "не-
доразумения" к счастью разрешались в лугах и лесах, а не где-либо в дру-
гом месте.

Когда я поступил в реальное училище, в этом отношении для меня изме-
нилось немногое. Но теперь мне пришлось разрешить еще одно недоразумение
- между мной и отцом. Пока планы отца сделать из меня государственного
чиновника наталкивались только на мое принципиальное отвращение к про-
фессии чиновника, конфликт не принимал острой формы. Я мог не всегда
возражать отцу и больше отмалчиваться. Мне было достаточно моей
собственной внутренней решимости отказаться от этой карьеры, когда при-
дет время. Это решение я принял и считал его непоколебимым. Пока я прос-
то молчал, взаимоотношения с отцом были сносные. Хуже стало дело, когда
мне пришлось начать противопоставлять свой собственный план плану отца,
а это началось уже с 12-летнего возраста. Как это случилось, я и сам те-
перь не знаю, но в один прекрасный день мне стало вполне ясным, что я
должен стать художником. Мои способности к рисованию были бесспорны -
они же послужили одним из доводов для моего отца отдать меня в реальную
школу. Но отец никогда не допускал и мысли, что это может стать моей
профессией. Напротив! Когда я впервые, отклонив еще раз излюбленную идею
отца, на вопрос, кем бы я сам хотел стать, сказал - художником, отец был
поражен и изумлен до последней степени.
"Рисовальщиком? Художником?"

Ему показалось, что я рехнулся или он ослышался. Но когда я точно и
ясно подтвердил ему свою мысль, он набросился на меня со всей реши-
тельностью своего характера. Об этом не может быть и речи.
"Художником?! Нет, никогда, пока я жив!"
Но так как сын в числе других черт унаследовал от отца и его уп-
рямство, то с той же решительностью и упорством он повторил ему свой
собственный ответ.

Обе стороны остались при своем. Отец настаивал на своем "никогда!'',
а я еще и еще раз заявлял "непременно буду".

Конечно этот разговор имел невеселые последствия. Старик ожесточился
против меня, а я, несмотря на мою любовь к отцу, - в свою очередь против
него. Отец запретил мне и думать о том, что я когдалибо получу образова-
ние художника. Я сделал один шаг дальше и заявил, что тогда я вообще ни-
чему учиться не буду. Конечно такие мои "заявления" ни к чему хорошему
привести не могли и только усилили решение отца настоять на своем во что
бы то ни стало. Мне ничего не оставалось, как замолчать и начать прово-
дить свою угрозу в жизнь. Я думал, что когда отец убедится в том, как
плохи стали мои успехи в реальном училище, он так или иначе вынужден бу-
дет пойти на уступки.

Не знаю, удался ли бы мой расчет, но пока что я достиг только очевид-
ного неуспеха в школе. Я стал учиться только тому, что мне нравилось, в
особенности тому, что по моим расчетам могло мне впоследствии приго-
диться для карьеры художника. То, что в этом отношении казалось мне ма-
лопригодным или что вообще меня не привлекало, я стал совершенно саботи-
ровать. Мои отметки в эту пору были совершенно разноречивы: то я получал
"похвально" или "превосходно", то "удовлетворительно" или "плохо". Лучше
всего я занимался географией и историей. Это были два моих любимых пред-
мета, по которым я был первым учеником в классе.

Когда я теперь после многих лет оглядываюсь назад на эту пору, то со-
вершенно ясно передо мной обрисовываются два очень важных обстоя-
тельства:

Первое: я стал националистом.
Второе: я научился изучать и понимать историю.
Старая Австрия была "государством национальностей".
Немец, живущий в Германской империи, в сущности не может или по край-
ней мере тогда не мог представить себе, какое значение этот факт имеет
для повседневной жизни каждого, живущего в таком государстве нацио-
нальностей. В шуме чудесных побед героических армий в франко-прусской
войне германцы постепенно стали все больше чуждаться немцев, живущих по
ту сторону германской границы, частью перестали их даже понимать. Все
чаще и чаще стали смешивать - особенно в отношении австрийских немцев -
разлагающуюся монархию с народом в корне здоровым.

Люди не поняли, что если бы австрийские немцы не были чистокровными,
у них никогда не хватило бы сил на то, чтобы в такой мере наложить свой
отпечаток на жизнь 52-миллионного государства. А между тем австрийские
немцы сделали это в такой мере, что в Германии могла даже возникнуть
ошибочная мысль, будто Австрия является немецким государством. Либо это
совершенно небывалая нелепость, либо - блестящее свидетельство в пользу
10 миллионов австрийских немцев. Лишь очень немногие германцы имели
скольконибудь ясное представление о той напряженной борьбе, которая шла
в Австрии вокруг немецкого языка, вокруг немецкой школы и немецкой
культуры. Только теперь, когда такие же печальные обстоятельства выпали
на долю миллионам германских немцев, которым приходится переносить чуже-
земное иго и, страстно мечтая о воссоединении со своим отечеством, доби-
ваться по крайней мере своего священного права говорить на родном языке,
- только теперь в широких кругах германского населения стали понимать,
что означает бороться за свою народность. Теперь уже многие поймут, ка-
кую великую роль играли австрийские немцы, которые, будучи предоставлены
самим себе, в течение веков умели охранять восточную границу немецкого
народа, умели в долгой изнурительной борьбе отстаивать немецкую языковую
границу в такую эпоху, когда германская империя очень интересовалась ко-
лониями, но очень мало внимания обращала на собственную плоть и кровь у
собственных своих границ.

Как всюду и везде во всякой борьбе, так и в борьбе за родной язык
внутри старой Австрии было три слоя: борцы, равнодушные и изменники. Уже
на школьной скамье замечалась эта дифференциация. В борьбе за родной
язык самым характерным вообще является то, что страсти захлестывают, по-
жалуй, сильнее всего именно школьную скамью, где как раз подрастает но-
вое поколение. Вокруг души ребенка ведется эта борьба, и к ребенку обра-
щен первый призыв в этом споре: "немецкий мальчик", не забывай, что ты
немец, а девочка, помни, что ты должна стать немецкой матерью!"

Так и мне выпада на долю уже в сравнительно очень ранней юности при-
нять участие в национальной борьбе, разыгрывавшейся в старой Австрии. Мы
собирали денежные фонды, мы украшали свою одежду васильками и чер-
но-красно-золотыми ленточками, мы распевали вместо австрийского гимна
''Deutschland uber alies". И все это несмотря на все запреты. Наша моло-
дежь проходила через известную политическую школу уже в таком возрасте,
когда молодые люди, принадлежащие к национальному государству, еще и не
подумывают об участии в борьбе и из сокровищ своей национальной культуры
пользуются только родным языком. Что я в ту пору не принадлежал к равно-
душным, это само собою разумеется. В течение самого короткого времени я
превратился в фанатического "дейч-национала", что тогда, конечно было
совсем не идентично с тем, что сейчас вкладывается в это партийное поня-
тие.

Я развивался в этом направлении так быстро, что уже в 15 -летнем воз-
расте у меня было ясное представление о том различии, которое существует
между династическим "патриотизмом" и народным "национализмом". Я уже в
то время стоял за последний.

Тому, кто не дал себе труда сколько-нибудь серьезно изучить внутрен-
ние отношения при габсбургской монархии, это обстоятельство покажется,
быть может, непонятным. Уже одно преподавание истории в школе при тог-
дашнем положении вещей в австрийском государстве неизбежно должно было
порождать такое развитие. Ведь в сущности говоря, специально австрийской
истории почти не существует. Судьбы этого государства настолько тесно
связаны с жизнью и ростом всего немецкого народа, что разделить историю
на германскую и австрийскую почти немыслимо. Когда Германия стала разде-
ляться на две державы, само это деление как раз и превратилось в предмет
германской истории.

Сохранившиеся в Вене символы прежнего могущества германской империи
служат чудесным залогом вечного единства. Крик боли, вырвавшийся из гру-
ди австрийских немцев в дни крушения габсбургского государства, клич о
присоединении к Германии - все это было только результатом глубокого
чувства, издавна заложенного в сердцах австрийских немцев, которые ни-
когда не переставали мечтать о возвращении в незабвенный отчий дом. Но
этого факта никогда нельзя было бы объяснить, если бы самая постановка
дела воспитания каждого отдельного австрийского немца в школе не порож-
дала этого общего чувства тоски по воссоединению с Германией. Здесь ис-
точник, который никогда не иссякнет. Память о прошлом все время будет
напоминать будущее, как бы ни старались покрыть мраком забвения эту
проблему.

Преподавание мировой истории в средней школе еще и сейчас находится
на очень низкой ступени. Лишь немногие учителя понимают, что целью исто-
рического преподавания никогда не должно быть бессмысленное заучивание
наизусть или механическое повторение исторических дат и событий. Дело
совсем не в том, знает ли юноша на зубок, в какой именно день происходи-
ла та или другая битва, когда именно родился тот или другой полководец
или в каком году тот или другой (большею частью весьма незначительный)
монарх надел на свою голову корону. Милосердный боже, совсем не в этом
дело!

"Учиться" истории означает уметь искать и находить факторы и силы,
обусловившие те или другие события, которые мы потом должны были приз-
нать историческими событиями.

Искусство чтения и изучения сводится в этой области к следующему: су-
щественное запомнить, несущественное забыть.

Для моей личной судьбы и всей моей дальнейшей жизни сыграло, быть мо-
жет, решающую роль то обстоятельство, что счастье послало мне такого
преподавателя истории, который подобно лишь очень немногим сумел поло-
жить в основу своего преподавания именно этот взгляд. Тогдашний препода-
ватель истории в реальном училище города Линца, доктор Леопольд Петч, у
которого я учился, был живым воплощением этого принципа. Этот старик с
добродушной внешностью, но решительным характером, умел своим блестящим
красноречием не только приковать наше внимание к преподаваемому предме-
ту, но просто увлечь. Еще и теперь я с трогательным чувством вспоминаю
этого седого учителя, который своей горячей речью частенько заставлял
нас забывать настоящее и жить в чудесном мире великих событий прошлого.
Сухие исторические воспоминания он умел превращать в живую увлекательную
действительность. Часто отдели мы на его уроках полные восхищения и не-
редко его изложением бывали тронуты до слез.

Счастье наше было тем более велико, когда этот учитель в доступной
форме умел, основываясь на настоящем, осветить прошлое и, основываясь на
уроках прошлого, сделать выводы для настоящего. Более чем кто бы то ни
было другой из преподавателей он умел проникнуть в те жгучие проблемы
современности, которые пронизывали тогда все наше существо. Наш ма-
ленький национальный фанатизм был для него средством нашего воспитания.
Апеллируя все чаще к нашему национальному чувству чести, он поднимал нас
на гораздо большую высоту, чем этого можно было бы достигнуть какими бы
то ни было другими средствами.

Этот учитель сделал для меня историю самым любимым предметом. Против
своего собственного желания он уже тогда сделал меня молодым революцио-
нером.

В самом деле, кто мог штудировать историю у такого преподавателя при
тогдашних условиях, не став при этом врагом того государства, которое
через посредство своей династии столь роковым образом влияло на судьбы
нации?

Кто мог при тогдашних условиях сохранить верность династии, так по-
зорно предававшей в прошлом и настоящем коренные интересы немецкого на-
рода в своекорыстных интересах.

Разве нам, тогда еще совсем юнцам, не было вполне ясно, что это
австрийское государство никакой любви к нам, немцам, не питает да и во-
обще питать не может. Знакомство с историей царствования габсбургского
дома дополнялось еще нашим собственным повседневным опытом. На севере и
на юге чуженациональный яд разъедал тело нашей народности, и даже сама
Вена на наших глазах все больше превращалась в город отнюдь не немецкий.
Династия заигрывала с чехами при всяком удобном и неудобном случае. Рука
божия, историческая Немезида, захотела, чтобы эрцгерцог Франц-Фердинанд,
смертельный враг австрийских немцев, был прострелен теми пулями, которые
он сам помогал отливать. Ведь он-то и был главным покровителем проводив-
шейся сверху политики славянизации Австрии!

Необъятны были те тяготы, которые возлагались на плечи немцев. Неслы-
ханно велики были те жертвы кровью и налогами, которые требовались от
них, и тем не менее каждый, кто был не совсем слеп, должен был видеть,
что все это напрасно. Что нам было особенно больно, так это то, что вся
эта система морально прикрывалась своим союзом с Германией. Этим как
будто санкционировалась политика медленного искоренения немецкого начала
в старой габсбургской монархии. И выходило даже так, что это санкциони-
руется самой Германией. С истинно габсбургским лицемерием всюду создава-
ли впечатление, будто Австрия все еще остается немецким государством. И
это лицемерие только увеличивало нашу ненависть к династии, вызывая в
нас прямое возмущение и презрение.

Только в самой германской империи те, кто считал себя единственно
"призванным", ничего этого не замечали. Как будто пораженные слепотой,
они все время поддерживали союз с трупом, а признаки разложения трупа
объявили "зарей новой жизни".

В этом несчастном союзе молодой империи с австрийским государственным
призраком уже заложен был зародыш будущей мировой войны и будущего кра-
ха.

Ниже я еще остановлюсь не раз на этой проблеме. Здесь достаточно под-
черкнуть тот факт, что, в сущности говоря, уже в самой ранней моей юнос-
ти я пришел к выводу, от которого мне впоследствии не пришлось отказы-
ваться никогда; напротив, вывод этот только упрочился, а именно я пришел
к выводу, что упрочение немецкой народности предполагает уничтожение
Австрии: что национальное чувство ни в коем случае не является идентич-
ным с династическим патриотизмом; что габсбургская династия была нес-
частьем немецкого народа.

Я уже тогда сделал все надлежащие выводы из того, что я понял: горя-
чая любовь к моей австро-немецкой родине, глубокая ненависть к австрийс-
кому государству!

Полученная мною в школе любовь к историческому мышлению никогда не
оставляла меня в течение всей моей дальнейшей жизни. Изучение истории
становится для меня неиссякаемым источником понимания исторических собы-
тий современности, т. е. политики. Я не ставлю себе задачей "учить" сов-
ременность - пусть она учит меня.

Рано я стал политическим "революционером", но столь же рано я стал
революционером в искусстве.

Столица Верхней Австрии имела тогда совсем не плохой театр. Играли
там почти все. 12 лет я впервые увидел на сцене "Вильгельма Телля". Че-
рез несколько месяцев я познакомился с первой оперой в моей жизни - с
"Лоэнгрином". Я был увлечен до последней степени. Мой юный энтузиазм не
знал границ. К этим произведениям меня продолжает тянуть всю жизнь, и я
испытываю еще и теперь как особое счастье то, что скромность провинци-
альной постановки дала мне возможность в позднейших посещениях театра
находить всегда нечто новое и более высокое.

Все это укрепляло во мне глубокое отвращение к той профессии, которую
выбрал для меня мой отец. Все больше приходил я к убеждению, что в ка-
честве государственного чиновника я никогда не буду счастлив. Мое реше-
ние стать художником укрепилось еще больше, после того как в реальном
училище мои способности к рисованию были признаны.

Теперь уже ни просьбы, ни угрозы не могли ничего изменить. Я хотел
стать художником, и никакая сила в мире не заставила бы меня стать чи-
новником.

Характерно только то, что с годами во мне проснулся еще интерес к
строительному искусству.

В те времена я считал это само собою разумеющимся дополнением к моим
способностям по рисованию и я внутренне радовался тому, что рамки моего
художественного таланта расширяются.

Что дело в будущем сложится совсем иначе, я конечно не предчувство-
вал.
Вскоре оказалось, что вопрос о моей профессии разрешится скорей, чем
можно было ожидать.

Мне было 13 лет, когда я внезапно потерял отца. Этот довольно еще
крепкий человек умер от удара. Смерть была мгновенной и безболезненной.
Эта смерть всех нас погрузила в глубокую печаль. Его мечты помочь мне
выйти на дорогу, как он это понимал, помочь мне избегнуть тех страданий,
которые пережил он сам, таким образом не оправдались. Однако он, сам то-
го не сознавая, положил начало тому будущему, о котором тогда ни он, ни
я не имели никакого предчувствия.

Внешне в ближайшее время как будто ничего не изменилось. Мать
чувствовала себя обязанной согласно завету отца продолжать мое воспита-
ние в том направлении, чтобы подготовить меня к карьере государственного
чиновника. Я сам более чем когда бы то ни было был преисполнен решимости
ни при каких обстоятельствах чиновником не становиться. Чем больше пред-
меты преподавания в средней школе удалялись от моего идеала, тем более
равнодушным становился я к этим предметам. Внезапно на помощь мне пришла
болезнь. В течение нескольких недель она разрешила вопрос о моем буду-
щем, а тем самым и спор между мною и отчим домом. Тяжелое воспаление
легких заставило врача самым настоятельным образом посоветовать матери
ни при каких обстоятельствах не позволять мне после выздоровления рабо-
тать в канцеляриях. Посещение реального училища тоже пришлось прервать
на целый год. То, о чем я в тиши мечтал, то, за что я постоянно боролся,
теперь одним ударом само собою было достигнуто.

Под впечатлением моей болезни мать, наконец, согласилась взять меня
из реального училища и поместить в школу рисования.

Это были счастливые дни, которые показались мне прямо осуществлением
мечты; но все это так мечтой и осталось. Через два года умерла моя мать,
и это положило конец всем этим чудесным планам.

Мать умерла после долгой тяжелой болезни, которая с самого начала не
оставляла места надеждам на выздоровление. Тем не менее этот удар пора-
зил меня ужасно. Отца я почитал, мать же любил. Тяжелая действительность
и нужда заставили меня теперь быстро принять решение. Небольшие
средства, которые остались после отца, были быстро израсходованы во вре-
мя болезни матери. Сиротская пенсия, которая мне причиталась, была со-
вершенно недостаточной для того, чтобы на нее жить, и мне пришлось те-
перь самому отыскивать себе пропитание.

С корзинкой вещей в руках, с непоколебимой волей в душе я уехал в Ве-
ну. То, что 50 лет назад удалось моему отцу, я надеялся отвоевать у
судьбы и для себя; я также хотел стать "чем-нибудь", но конечно ни в ко-
ем случае не чиновником