Сальвадор Дали
Дневник гения

<<< Назад | Содержание | Далее >>>

Всем, особенно в Америке, хотелось узнать секрет моего необы-
чайного успеха. Он заключается в параноико-критическом
методе, который я изобрел тридцать лет назад и по сей день
пользуюсь им, хотя до сих пор до конца не понимаю,в чем его
сущность. Если коротко, это жесткая систематизация самых
бредовых феноменов и явлений, сообщающая моим опасным
фантастическим идеям мощную творческую энергию. Этот метод
действен только в том случае, когда в нем заложен тонкий
механизм божественного происхождения, живой атом, именуемый Гала,
ведь все дело в одной Гала.

В качестве примера я предлагаю моим читателям историю одного
дня накануне мой последней поездки в Нью-Йорк, вполне
отвечающей моему параноико-критическому методу.

На рассвете мне приснилось, что у меня вышел белый кал, очень
чистый и весьма подходящий для моих творческих замыслов, я сказал
Гала:

"Жди сегодня золота!"

Этот сон, по Фрейду, прямо указывал, что я подобен курице,
несущей золотые яйца, и легендарному золотому ослу,
который, поднимая хвост, сыпал золотыми монетами, не говоря
уже о божественных расстройствах Данаи с их полужидким
золотом. Что касается меня, то я чувствовал себя алхимиком и
уже неделю строил планы на последнюю ночь перед отъездом в
Нью-Йорк, я хотел собрать друзей, в том числе и четырех самых
красивых манекенщиц города в отеле"Эль Марокко". Город уже
замер в ожидании предстоящего Парсифалева действа. Этот
воображаемый Парсифаль, идею которого я обещал себе довести до
совершенства, удивительно стимулировал все мои способности,
и моя энергия, которая достигнет в этот день высшей точки,
должна помочь решить все проблемы разом, заставив всех
щелкать передо мной каблуками на прусский манер.

В половине двенадцатого я покинул отель, поставив перед собой
две четкие задачи: добыть фотографию иррационального характера
у Филиппа Халсмана и попытаться до завтрака продать
американскому миллионеру и меценату Хантингтону Хартфорду
картину "Святой Георгий Компостела, патрон Испании". По чистой
случайности лифт остановился на втором этаже, где меня
встретила аплодисментами толпа ожидавших журналистов.
Совершенно забыл о пресс-конференции, на которой я должен
представить эскиз флакона новых духов. Меня сфотографировали,
вручили чек, который я сложил и сунул в карман жилета, слегка
раздраженный тем, что у меня не оставалось другого выхода,
как предъявить флакон, оговоренный в контракте, о котором я
давно забыл. Не раздумывая, я выхватил у фотографа
фотовспышку. Она была цвета голубого льда. Как драгоценность,
сжал ее между большим и указательным пальцами.

"Вот в этом заключается мой замысел!"

"Но это же не эскиз!"

"Так даже лучше! Вы уже видите готовую модель! Осталось только
тщательно ее скопировать!"

Я осторожно прижал лампу к столу; она незаметно треснула,
основание ее как бы слегка расплющилось, и она "встала". Я
показал на патрон, который, сказал я, станет золотой пробкой
флакона. Один восхищенный парфюмерщик воскликнул:

"Это же колумбово яйцо! Вам нужно еще подумать над этим,
дорогой мэтр! А какое название будет у этих уникальных духов?"

Ответ Дали ограничился одним словом: "Вспышка!"

"Вспышка! Вспышка! Вспышка!" - закричали все хором.

Меня прижали к двери и спросили:

"Что такое мода?"

"То, что уже немодно!"

Меня умоляли сказать что-нибудь о том, что, на мой взгляд,
должны носить женщины.

Поскольку я торопился, я ответил:

"Груди на спине!"

"Зачем?"

"Потому что в грудях есть белое молоко, способное сотворить
атрибуты ангелов!"

"Вы имеете в виду тонкую кожу?"

"Я имею в виду женские лопатки. Когда из грудей фонтаном
брызнут две струи молока, лопатки на спине как бы удлиняются
если при этом сделать стробоскопическую фотографию, вы
увидите в итоге "капельные" крылья ангелов, напоминающие те,
что писал Мемлинг".

Захваченный этой идеей, я отправился к Филиппу Халсману, имея
твердое намерение фотографически воспроизвести "капельные
крылья", которые уже поразили и очаровали меня.

Но у Халсмана не было нужного оборудования для
стробоскопической фотосъемки, и я решил попутно сделать
фотографию "капиллярной истории" марксизма. С этой целью я
взял шесть листов фотобумаги и поочередно приложил к своим
усам, выступившим в роли "капель". На каждом из листов
Халсман напечатал портреты Карла Маркса с львиной бородой и
шевелюрой; Энгельса - с такими же, но эначительно смягченными
атрибутами; Ленина - наполовину лысого, с жиденькими усами и
козлиной бородкой; Сталина - с густыми усами; Маленкова -
гладковыбритого. Когда остался последний лист, я
предусмотрительно сохранил его для Хрущева с его лысой
макушкой.

Я отправился к Хантингтону Хартфорду, в одной руке держа
пустой лист, а в другой - репродукцию моего "Святого Георгия",
которую собирался показать ему. Поднимаясь на лифте, я
вспомнил, что этажом выше живет принц Али Хан. И из-за
врожденного неукротимого снобизма после минутного колебания
я отдал бою репродукцию в качестве подарка принцу в знак
моего уважения. И тут же почувствовал себя полным идиотом,
ибо, попав в апартаменты Хартфорда, оказался не только с
пустыми руками, но и с пустым листом, что было смехотворно
вдвойне, ибо то и другое было взаимосвязано. Я уже начал
смаковать абсурдность ситуации, думая про себя, что неплохо
бы ее повторить. Да, мой параноико-критический метод требовал
немедленно превратить этот бредовый случай в самое
примечательное событие дня.

Хантингтон Хартфорд сразу спросил, принес ли я цветную
репродукцию "Святого Георгия". Я ответил отрицательно. Тогда
он спросил, может быть стоит распаковать эту картину в
галерее. Но в эту минуту, сам не знаю почему, я вдруг решил,
что мой "Георгий" будет продан в Канаду.

"Лучше я напишу для вас другую картину - "Открытие Нового Света
Христофором Колумбом"".

Это прозвучало как заклинание. Ведь будущий музей Хантингтона
Хартфорда должны были построить в округе Колумба, прямо
напротив единственного в Нью-Йорке памятника Христофору
Колумбу, - совпадение, о котором мы узнали лишь спустя
несколько месяцев. Когда я все это записывал, д-р Колин,
бывший у нас в это время, остановил меня и спросил, не помню
ли я, что лифт в доме, где жил принц, произведен промышленной
компанией Данн Ко. В самом деле, я думал о леди Данн -
осознанно или нет - как о показателе моего "Святого Георгия",
и так уж вышло, что купила его впоследствии именно она.

Я до сих пор благодарен Филиппу Халсману эа то, что тот не стал
печатать портрет Хрущева на последнем листе. Я думаю, что
вправе назвать его "Мой округ Колумба" , поскольку без него
я, вероятно, никогда не создал бы космическую фантазию о
Христофоре Колумбе. Последние географические карты,
составленные советскими учеными, как раз доказали основной
тезис, развитый в моей картине, что сделало ее особенно
интересной для выставки в России. Только сегодня мой друг Сол
Юрок взял репродукцию, чтобы предложить картину Советскому
правительству для культурного обмена, подключив таким образом
мое имя к другим моим великим соотечественникам - Виктории Лос
Анжелес и Андреа Сеговия.

Я пришел к завтраку на пять минут раньше положенного. Перед
тем, как я сел за стол, зазвонил телефон из Пальм Бича. На
проводе м-р Уинстон Гест, он просит меня написать Мадонну
Гваделупы и портрет его двенадцатилетнего сына Александра,
который, как я мельком видел, пострижен под "ежик". Когда я
хотел, наконец, сесть завтракать, меня позвали к соседнему
столу и заговорили о возможности заказать мне яйцо,
украшенное эмалью в духе Фаберже (оно предназначалось для
хранения жемчуга).

Я уже не понимал, голоден ли я или мне просто дурно:
чувство, овладевшее мной, напоминало слабые позывы к рвоте и
одновременно некое эротическое ощущение (которое с каждым
разом становится все острее) при мысле о Парсифале, ожидавшем
меня в полночь. Завтрак состоял из яйца всмятку и нескольких
бисквитов. Опять-таки следует отметить, что
параноико-критический метод действует эффективно в силу моих
параноидно-кишечных биохимических особенностей, к которым
добавляется целый набор элементов, необходимых для
"высиживания" всех воображаемых яиц, столь близких к
совершенству Эвклидова яйца, форму которого придал голове
Мадонны Пьеро делла Франческа.

В полумраке "зала шампанского" уже сияла полночная
эротическая звезда - мной Парсифаль, мысль о котором
придавала мне новые силы. После того, как прибыли вельможные
персоны и миллионеры, я решил, что пора спуститься в подвал к
цыганам. Уже порядком измотанный, я отправился заплатить за
выступление маленькой цыганке Чунге, танцевавшей для
испанских эмигрантов в Гринвич Виллидже.

В этот момент вспышка в руках фотографа, собиравшегося
сфотографировать нас, вызвала у меня приступ тошноты. Было
такое ощущение, что я должен немедленно проглотить ее и затем
освободиться от нее через кишечник. Я попросил друга отвести
меня обратно в отель. И тут меня стошнило, и почти одновременно
был такой обильный стул, как никогда в жизни. Это напоминает
мне одну деликатную ситуацию, о которой мне как-то рассказал
Хосе Мария Серт: он встретил одного человека, от которого так
дурно пахло, и он так зловонно отрыгивал, что Серт ему
"тактично" посоветовал: "Уж лучше бы вы выпускали газы!"

Я лег весь в холодном поту, и вдруг на моих губах появилась одна
из самых тонких моих улыбок, которая привела Гала в
замешательство. Я сказал ей: "Я испытал странное, двойственное
ощущение силы, достаточной, чтобы сорвать банк, и в то же время
чувство ускользающей удачи."

Не стесняясь Гала, для которой чистота была предметом культа,
с ее отвратительной привычкой к почитанию принятых норм, я мог
легко умножить золотые плоды своего знаменитого
параноико-критического метода. Таково еще одно достоинство
алхимического яйца по средневековым представлениям, которое
предполагает возможность трансмутации ума и драгоценных металлов.

Незамедлительно появившийся доктор Карбалейро сказал, что это
был всего-навсего скоротечный, так называемый
двадцатичетырехчасовой грипп.

Завтра я должен был покинуть Европу, но у меня был еще жар,
достаточный для того, чтобы предаться моей самой тайной
"кледанистской" *(Кледанизм - сексуальное извращение,
получившее название от имени Соланж де Кледа.) фантазии,
которая преследовала меня, не реализуясь, на протяжении всех
иррациональных событий этого дня, дабы дать возможность
одержать победу моему аскетизму и безукоризненной верности
Гала. Я послал моим гостям эмиссара, чтобы он сообщил, что я
не могу присоединиться к ним и спешу уверить в том, что их
ожидает царское (лишь с незначительными ограничениям)
угощение. Так прошла ночь Парсифаля - без яиц и сковородок,
без Дали и Гала, которые стали крепким сном.

На следующий день, когда я должен был уезжать в Соединенные
Штаты, я спросил себя: кто способен в один день, с самого его
начала, трансмутировать в ценную творческую энергию сырой ,
бесформенный материал горячечного бреда? Кто способен
отыскать число 77 758 469 312 - магическую фигуру, выводящую
на реальную жизнеспособную дорогу всю абстрактную живопись и
современное искусство в целом? Кто может столь молниеносно
преуспеть во внедрении большой картины "Космические фантазии
Христофора Колумба" в мраморное здание музея за три года до
того, как он будет отстроен? Кто, повторяю, в
один единственный день может совместить совершенную чистоту
белоснежного яйца с самыми греховными помыслами? Кто в конце
концов смог бы агонизировать так долго, воздерживаясь от еды
и рвоты, и так ошельмовывать всех? Пусть тот, кто отважится
сказать, что способен все это сделать, бросит в меня камень!

Теперь же из сферы анекдота переместимся в иерархию
категорий, связанных с Гала, которая является хрупким
двигателем, обеспечивающим жизнеспособность моего
параноико-критического метода, преобразуя в духовную
энергию один из самых безумных и зловонных дней моей жизни. Далее
вы увидите, как действует галарианское ядро, когда попадает в
высочайшую духовную сферу гомеровского пространства.

Порт Льигат.

2 сентября

Мне снятся два моих несчастных зуба мудрости, выпавших так
поздно, и, проснувшись, я прошу Гала последовательно восстановить
события минувшего дня.

Весь день я ничего не делаю в сравнении с тем, как я работал
на протяжении шести месяцев, живя в Порт Льигате т.е.
круглосуточно, без перерыва. Гала сидит у меня на коленях,
как обезьянка, как весенняя тучка или как крошечная корзинка,
украшенная миртовой гирляндой. Чтобы не терять времени, я прошу
ее назвать все яблоки, "вошедшие в историю". Она начинает
перечислять их в форме литании: "Яблоко первородного греха
Евы", анатомическое "адамово яблоко", "эстетическое яблоко"
Париса, яблоко любви Вильгельма Телля, ньютоново яблоко
гравитации, структурное живописное яблоко Сезанна... "
Тут она со смехом говорит:

"Все! "Исторические яблоки" кончились, последнее яблоко -
атомное, оно должно взорваться."

"Когда это случится?" - спрашиваю я.

"Днем!"

Я верю ей, потому что она всегда говорит правду. Днем я
увидел, что короткая дорожка со стороны патио вытянулась до
300 ярдов; оказывается Гала тайком купила саженцы оливковых
деревьев, которые высадили этим утром, и вновь образованная
дорожка была покрыта мелом. У ее начала было посажено
гранатовое дерево. В форме граната и было сокрыто
взрывающееся яблоко.

Как бы предупреждая мои желания, Гала предложила сделать из
шести латунных листов ящик и заполнить его "картечью из гвоздей
и других острых металлических предметов. При взрыве граната,
помещенного в центре, стенки ящика мгновенно превратятся в
клише шести иллюстраций к "Апокалипсису" по Св.Иоанну. *(Издана
Жозефом Форе в Париже в 1960 году.)

Маленькая обезьянка присела мне на колени, чтобы отдохнуть от
образа атомистической Леды *(Ссылка на картину Дали (1954),
принадлежащую м-м Гала Дали и "написанную в полном
соответствии с божественными пропорциями Лукаса Паччиоли".),
которую я в это время переписывал. Пальцы ног ощущали легкое
тепло, которое может исходить только от Юпитера. И тут я
говорю Гала о своей новой прихоти, которая на сей раз даже
мне кажется совершенно сумасбродной:

"Снеси мне яйцо!"

Она "снесла" два.

В тот вечер в нашем патио - О! Гарсиа Лорка - великая стена
Испании! - опьяненный ароматом жасмина, я поверил д-ру
Румжеру, по теории которого мы с Гала олицетворяем миф о
Диоскурах, появившихся на свет из одного - из двух божественных
яиц Леды. В тот момент, когда яйцо нашего двойного обиталища
было уже как бы "очищено от скорлупы", я узнал, что Гала
устроила для меня огромную залу сферической формы с гладкими
стенами. Я укладываюсь спать, мысленно возвращаясь к событиям
этого дня, которые разворачивались без каких-либо
параноико-критических акций: нам подарили двух лебедей (о
которых я забыл упомянуть); взрывающийся гранат, яйцо моей
атомистическои Леды... Но и это еще не все!

В половине одиннадцатого, прервав мой первый сон, меня разбудил
приход делегации от мэра Фигераса - моего родного города.
Чувство удовлетворенности достигло своей высшей точки! Гиганты,
костюмы которых Гала вместе с Кристианом Диором изобрела для
бала в Бейстегю, обрели, наконец, свою плоть! Эмиссары прибыли
сообщить мне о желании города включить в Ампурданскую мифологию
двух гигантов, имеющих портретное сходство со мной и Гала. После
их ухода я, наконец, отправился спать. Два зуба мудрости
сомнительной белизны из моего утреннего сна трансформировались в
двух реальных титанов безукоризненной белизны. Это были Гала и
я. Они твердо шагали по дороге, сделанной Гала, высоко неся плоды
нашей гигантской работы...

Если в наш век квазикарликов, когда так трудно быть гением,
нас еще, как собак, не побили камнями и мы не умираем от голода,
то это только благодаря милости Господней.

1959

На двери дома Дали в 1959 году появилась надпись на англий-
ском и французском "Прошу не беспокоить!" Дали работал,
писал книги, занимался медитацией. Позже он "откроет" тайну
этого года - одного из самых плодотворных в его жизни.

Май

Париж, 19 мая

В окружении людей, шептавших мое имя и называвших "мэтром"; я
должен был открыть выставку ста моих иллюстраций к
"Божественной комедии" в музее Гайера. Волшебные волны
восхищения окутывали меня, как бы подчеркивая бессмысленность
абстрактного искусства, "умиравшего от зависти". Когда меня
спросили, почему у меня преисподняя изображена в светлых
тонах, я ответил, что романтизм порвал с ложным
представлением об аде, черном, как угольные шахты Гюстава
Дорэ, в которых ничего нельзя разглядеть. Это неверно!
Преисподняя Данте освещена солнцем Средиземноморья, вот
почему ее кошмары с их божественной вязкостью в моих
иллюстрациях аналитичны и тягучи.

Пищеварительная гиперэстетика в изображении пожирающих друг
друга людей впервые присутствует в моих иллюстрациях, и эта сцена
залита светом. Это свет неистовствующего мистического зловонного
ликования.

Мне хотелось, чтобы в моих иллюстрациях ощущалась одуряющая
плесневелость божественного сыра. Этим объясняется и цветовая пест-
рота крыльев бабочек.

Мистицизм - это сыр; Христос - это сыр, вернее горы сыра! Не
говорит ли нам именно об этом Святой Августин. Христос говорит:
"montanus coagulatus, montanus fermentatus", что следует
понимать как "гора сыра!" Это сказал не Дали, так говорил
Св.Августин, Дали же повторил его слова, что следует понимать
как "гора сыра".

Еще во времена божественной Эллады эллины понимали трагизм
пространства и времени, знали о духовности человека, метаниях его
души. Следуя за эллинами, Дали испытывает чувство удовлетворения
лишь тогда, когда творит из страданиЙ пространства - времени, души
- сыра. О, мистическиЙ, божественныЙ сыр!

Сентябрь

1 сентября

Двенадцать лет спустя, когда я писал эпилог к своей "Тайной
жизни", волосы мои были еще черны, ноги не знали
деформирующей подагры, начинающееся ожирение
откорректировалось само собой после операции аппендицита,
вернув к форме, в какой я был в юности. Я стал героем!
Вернее, двумя героями! Согласно Фрейду, герой - это человек,
восстающий против отцовского авторитета, против отца,
которого он в конце концов побеждает. Так было с моим отцом,
который был очень привязан ко мне. Сейчас, на небесах, он
может быть счастлив уже от того, что благодаря ему его сын
стал героем. То же и с Пикассо - моим духовным отцом.
Несмотря на то, что я восстал против его авторитета, Пикассо
доставляло это удовольствие при жизни. Если кому-то суждено
стать героем, лучше быть им дважды, чем не быть совсем.

После написания эпилога я не развелся, подобно другим,
напротив, я вновь обвенчался с собственной женой в лоне
католической, апостольско романской церкви, как первый поэт
Франции *(Поль Элюар.), который был первым мужем Гала. Этот
брак стал возможен для нас только благодаря его смерти. После
того, как состоялся мой тайный брак, мною овладело
безудержное желание обвенчаться с Гала еще раз. И я знаю, что
на земле нет такого лекарства, которое способно излечить меня
от неутолимой жажды ко всему пышному, церемониальному,
ритуальному.

Эта новая прихоть, как бы разновидность зубной боли,
появилась через пятнадцать минут после того первого венчания.
Вернувшись в Порт Льигат в сумерки, у моря, застывшего в
ожидании прилива, я встретил священника, присевшего отдохнуть
на берегу (так уж случалось, что я часто встречал священников
при похожих обстоятельствах). Я поцеловал его руку, а потом я
проделал это еще раз с удвоенной почтительностью, так как он
объяснил мне, что я могу снова вступить в брак по коптскому
обряду - самому продолжительному, сложному и утомительному из
всех существующих. Он сказал, что этот обряд в сущности
ничего не добавляет к католическому таинству, но ничего и не
отнимает от него. Это для тебя, Дали, Диоскур!

В связи с предстоящим венчанием я задумал большой
далиниевский бал, который должен был длиться несколько дней.
Но в это время Жорж Матье написал мне, что "во Франции
деградация придворных празднеств началась со вступления на
престол Валуа, которые отказались от участия в них толпы,
затем они стали приходить в упадок под итальянским влиянием,
благодаря которому балы преобразовались в спектакли с
мифологической и аллегорической символикой, единственная цель
которых была покорить великолепием и "хорошим вкусом".
Современные балы, ведущие свое начало от тех старинных, -
устроены ли они мессиром Аруром Лопезом, Шарлем де Бейстегю,
маркизом де Куэва или маркизом д'Аршанже, - это всего лишь
археологическая "реконструкция".

"Жить - значит участвовать". Со времени Дионисня Ареопагита
никто на Западе - ни Леонардо, ни Парацельс, ни Гете, ни
Ницше, - не были так глубоко связаны с космосом, как Дали.
Избраннику доступен творческий процесс, ему открывается
космос. И эта роль отведена Художнику. Поэтому огромная
заслуга великих аристократов и итальянского ренессанса
состоит в том, что они понимали это и почитали своим долгом
устраивать празднества во славу Леонардо и Брунеллески.

В эпоху позднего рениссанса балы уже были нужны для услады
снобов, маккиавелиевских дельцов, церковников, эстетствующих
мошенников, иезуитов и пр.

Ныне же только кибернетика с ее высочайшим информационным
потенциалом на новой статистической основе способна быстро
охватить все аспекты и задачи бала-празднества. Как говорил
граф Этьен де Бомон: "Балы устраивают для тех, кого не
приглашали".

Новые кибернетические празднества возникнут спонтанно, как
только будет реставрирована традиционная монархия и родится испано-
европейское общество.

Монархи всех царствующих домов весьма озабочены этими
роскошными действами, но им следует помнить, что рауты и
приемы устраиваются не ради их забавы, но во славу и во имя
народа.

Я упорно откладываю путешествие в Китай или в страны Ближнего
и Дальнего Востока. Существуют только два места, которые мне
хочется видеть всегда при возвращении из Нью-Йорка, - что с
математической регулярностью происходит из года в год, - это
вход в знаменитое парижское метро, олицетворяющее, по моему
мнению, духовность Нового Времени, представленную Марксом,
Фрейдом, Гитлер, Прустом, Пикассо, Эйнштейном, Максом Планком, Гала
Дали и др.; другое такое место - крохотный вокзал в
Перпиньяне, где по еще не вполне ясным мне причинам Дали
посещают самые высокие идеи. Именно в Перпиньяме родились
строки:

Черпая здесь энергию,
Живопись, живо-пись, жи-во-пи-сь является на свет.
Черпая здесь энергию,
Как много вышло отсюда новой
Живописи, живо-писи, жи-во-пи-си...

Я призван черпать в живописи "энергию", которая в наше время
управляет микрофизическими структурами, а ее можно
почерпнуть, лишь объединив все качества, не связанные с
эстетическими оценками, во имя общения с космосом...
Живопись, живопись... Космос, космос... Я начал с упорядочивания
живописи, живопи-си, с упорядочивания живо-писи, с
упо-ря-дочи-вания жи-во-пи-си. Я извлек на поверхность
содержимое морских чудовищ-осьминогов, родившихся в морской
пучине. Рядом с ними, я сам превращаюсь в чудовище. Я
изображал морских ежей, "впрыскивая" в них дозу адреналина,
дабы содрогаясь в агонии, они вызывали легкую вибрацию на
восковой поверхности. Я рисовал лягушат, низвергающихся с
грозовых небес, и вслед за их падением появлялся прекрасный
узор на камзоле Дон Кихота. Я соединял тела обнаженных
женщин, погружая их в краску и как бы покрывая тем самым
пестрыми ткаными лоскутами, с кастрированными боровами и
ревущими мотоциклами, чтобы из этой чудовищной смеси
получить невиданный доселе эффект. Я заставлял взрываться
живых лебедей, нафаршированных гранатами, дабы, прибегая к
стробоскопической фотографии, фиксировать кровоточащие раны их
полуживой плоти.