Маринина А. Б.
Настя Каменская
За все надо платить

<<< Назад | Содержание | Далее >>>

ГЛАВА 18

Когда Михаил Владимирович Шоринов позвонил Ольге, та уже спала креп-
ким сном, положив голову на согнутую руку мужа. Услышав трель телефонно-
го аппарата, она моментально проснулась и испуганно схватила трубку,
опасаясь, что Бороданков услышит звонок.
- Алло, - произнесла она едва слышным шепотом.
- Ты можешь говорить? - услышала она голос Шоринова.
- Подожди минуту, я выйду в другую комнату.
Она осторожно вылезла из-под одеяла, нащупала очки на тумбочке возле
кровати, взяла телефон и потащила его за собой в гостиную. С самого на-
чала она была противницей параллельных аппаратов, установленных по всей
квартире, как у большинства их знакомых. Она предпочитала один аппарат
на длинном десятиметровом шнуре. Всю жизнь Ольга Решина совершала пос-
тупки, находящиеся за пределами одобряемых обществом моральных норм, и
это приучило ее быть осторожной и избегать ненужного риска.
В гостиной было холодно. Саша вечером много курил, и, укладываясь
спать, они оставили окно открытым, чтобы проветрить комнату. Ольга пое-
жилась, включила бра над креслом и завернулась в брошенный на диване
мягкий клетчатый плед.
- Что случилось, Миша? - наконец спросила она.
- Как дела с Обориным?
- Ты что, охренел? - возмутилась Ольга. - Ты звонишь мне в первом ча-
су ночи, чтобы спросить об Оборине?
- Именно так. И я очень надеюсь, что ты мне ответишь.
- Никак. Пишет диссертацию и уверенными шагами движется к финалу. Дня
три-четыре ему осталось, и все. Может быть, ты объяснишь мне...
- А узнать удалось что-нибудь?
- Нет. Пока не удалось.
- Черт! Ладно, Оля, ситуация меняется. Оборина нужно отправить домой
немедленно.
- Почему?
- Потому что его ищет один очень влиятельный человек.
- Пусть ищет. - Ольга зевнула. - Все равно ведь не найдет, чего бес-
покоиться.
- Ты не поняла. Нужно, чтобы он его нашел.
- Зачем? - насторожилась она. - Что-то изменилось?
- Как тебе объяснить... - замялся Шоринов. - Одним словом, человек
этот очень сильный и очень богатый. Я не знаю, зачем ему понадобился наш
аспирант, но могу догадаться. Оборин же специализируется на преступлени-
ях в банковской сфере, а этот человек связан с сетью крупных банков. Ве-
роятно, ему срочно нужен квалифицированный юрист, который хорошо разби-
рается в проблеме. Молодой, который еще чего-то хочет добиться в этой
жизни и заработать приличные деньги. Я знаю, что он нанял одного из луч-
ших специалистов и поручил ему разыскать Оборина. Смею тебя уверить,
Оленька, это специалист такого класса, что он найдет и клинику, и ваше
отделение, и умирающего аспиранта. Нам с тобой это надо?
- Нет, - испуганно откликнулась Ольга. - Совершенно не надо.
- Вот поэтому пусть уходит домой. Пусть его спокойно найдут. В конце
концов, он ведь все равно скоро умрет, и даже лучше, если это произойдет
не в отделении. Он ведь умрет?
- Да, я надеюсь, - рассеянно сказала она, судорожно придумывая повод,
под которым можно будет завтра же отправить Юрия домой.
Ольга знала, что действие лакреола имеет два этапа, две фазы. На пер-
вом этапе человек чувствует себя с каждым днем заметно хуже, но если
прекратить прием препарата, то ухудшение прекращается тоже. Улучшения,
конечно, не наступает без специального лечения, но и хуже не делается.
На втором же этапе происходят так называемые необратимые изменения, ког-
да прекращение приема лакреола уже практически ничего не меняет. Само-
чувствие продолжает ухудшаться, хотя и не так быстро, как под воз-
действием лекарства, и человек умирает. Первая фаза обычно длится от че-
тырех до семи суток в зависимости от возраста и состояния сосудов и
сердца, вторая фаза - от сорока восьми до восьмидесяти часов - Так было
с первыми модификациями лакреола. Новые варианты, разработанные после
получения архива профессора Лебедева, действовали более мягко, удлинив
первую фазу до восьми-десяти суток, а вторую - до пяти-семи суток. Весь
вопрос состоял в том, в какой фазе на сегодняшний день находится Оборин.
Если во второй, то можно безбоязненно отпускать его домой. Через нес-
колько дней он скончается. А если в первой? Сереже пока не удалось ниче-
го узнать, и если отпустить Оборина домой и оставить его живым, то он
превратится в мину замедленного действия.
Она выключила свет в гостиной и вернулась в спальню. Стараясь дви-
гаться как можно тише, поставила телефон на пол рядом с кроватью, сняла
очки и залезла под одеяло. В ту же секунду вспыхнул свет - муж включил
лампу у изголовья.
- Кто тебе звонил? - спросил он, и в его голосе Ольга не услышала ни-
чего хорошего для себя.
- Шоринов, - ответила она как можно спокойнее.
- Что ему нужно в такое время? О любви решил поговорить на ночь гля-
дя?
Бороданков потянулся за сигаретами, закурил и откинулся на высоко
подложенных под спину подушках.
- Перестань, Сашенька, - сказала Ольга как можно мягче. - Ты же прек-
расно понимаешь, что роман с Михаилом давно в прошлом. С тех пор как мы
с тобой женаты, я поддерживаю с ним только приятельские и деловые отно-
шения.
- Значит, звонок был деловой? - хмыкнул он.
- Конечно, милый.
- И что случилось? Почему такая срочность?
- Сашенька, не забивай ты себе этим голову. Ты талантливый ученый, ты
должен работать над лакреолом, а мы с Михаилом обеспечиваем организаци-
онную сторону, чтобы ты не отвлекался на всякие глупости.
- Оля, у меня возникает ощущение, что за моей спиной что-то происхо-
дит. Вы с Шориновым что-то от меня скрываете?
- Ох, Саша, да что мы можем от тебя скрывать? Откуда эта подозри-
тельность?
- И все-таки. Раз он звонит тебе по ночам, значит, возникают какие-то
осложнения. Почему я ничего не знаю об этом?
- Потому что тебе и не нужно знать. Ты должен работать над лакреолом,
а мы с Михаилом для того и существуем, чтобы бороться с осложнениями. Ну
Сашенька, пожалуйста...
- Я хочу знать, о каких осложнениях идет речь.
- Ну хорошо. Для того чтобы выкупить архив у вдовы Лебедева, Михаилу
потребовались большие деньги наличными. У него таких возможностей не бы-
ло, и он обратился к своему знакомому, который дал ему требуемую сумму
под очень высокие проценты. Поскольку с запуском производства у нас пока
перспективы неясные, когда будет поступать прибыль - непонятно, а про-
центы капают, Михаил начал искать возможность вернуть долг. Он хочет
вложить деньги в такое предприятие, которое даст быстрый оборот и
большой навар. Но ты же сам понимаешь, Сашенька, что без риска и без на-
рушений Ничего не получится. То и дело возникают осложнения.
- Я не понимаю, - с раздражением откликнулся Бороданков, резким дви-
жением гася сигарету в пепельнице. - Почему нужно непременно нарываться
на осложнения? Когда лакреол будет готов, твой Михаил станет единоличным
и единовластным его производителем, монополистом. Он начнет зарабатывать
на этом такие деньги, что спокойно отдаст любой долг с любыми процентами
и даже не заметит ущерба. Почему нельзя подождать немного и сделать все
законно? Почему непременно нужно лезть в авантюры?
- Потому что долг растет, он с каждой неделей становится все больше.
Тебе не понять. Это не наш карман. Если бы долг с процентами нужно было
отдавать лично тебе из нашего собственного семейного бюджета, ты бы рас-
суждал иначе. И потом, какое право мы с тобой имеем решать за Михаила,
как ему поступать? Ведь это он финансирует весь проект, он полгода без-
ропотно давал нам деньги на то, чтобы отделение могло функционировать,
он оплатил работу человека, который ездил по всей Европе в поисках вдовы
Лебедева, он, наконец, оплатил архив. А что мы с тобой для него сделали?
- Он получит всю прибыль от производства лакреола. Он же миллиардером
станет.
- Вот именно, Сашенька, получит и станет. Будущее время, к тому же
неопределенное. А мы с тобой от него уже получили все, что он нам обе-
щал. Поэтому мы должны быть к нему терпимы. И если его чтото тревожит и
он считает нужным обсудить это со мной, мы с тобой должны с этим счи-
таться, даже если это нам неудобно.
Она старалась следить за своими словами, чтобы не дай Бог не обидеть
Александра, не провести ненароком разделительную полосу между "ты" и
"я", между ним и собой. Этому соблазну часто поддаются во время ссор и
просто тяжелых разговоров, не замечая, как полоса становится все шире и
глубже, и если только что, ну вот пять минут назад ее можно было просто
перешагнуть, то сейчас уже и противоположного берега не видно. Нет,
Ольга, искушенная и в соблазнении мужчин, и в поддержании с ними хороших
отношений, за шириной полосы следила тщательно, употребляя всюду, где
только уместно, слова "мы с тобой". Мы с тобой. Мы муж и жена. И что бы
ни случилось - мы вместе. В здоровье и болезни. В беде и в радости. В
нищете и богатстве. Но главным образом, конечно, в богатстве. И в славе.
Все остальное соблюдалось только для того, чтобы не сорвались с крючка
эти две золотые рыбки. Хотя в глубине души Ольга Решина отлично понима-
ла, что никакой страстной любви она к мужу не испытывает, как не испыты-
вала ее и раньше. Но Бороданков был мужчиной, которого она сама себе
выбрала, которого терпеливо ждала долгие годы, окучивая и пропалывая,
поливая и удобряя, как грядку с экзотическими цветами. Она вложила в
этого мужчину свою молодость, силы, душу. Она поставила цель и добилась
ее. И обсуждать сейчас правильность постановки этой цели она вовсе не
намерена. Александр Иннокентьевич Бороданков, доктор медицинских наук,
профессор - ее личное, персональное завоевание. И теперь у нее есть но-
вая цель - стать женой нобелевского лауреата Бороданкова. Поэтому она
будет любить своего мужа, холить его и лелеять, оберегать от неприятнос-
тей и всячески помогать в работе, чтобы в конце концов добиться своей
цели. И если для этого нужно совершить преступление - что ж, она готова.
Она на все готова.
Оборин второй день валялся в постели, вставая только для того, чтобы
поесть или сходить в туалет. Мозг работал как заведенный, но диссертация
перестала интересовать Юрия. Он понял, что Ольга его обманула, и только
слабость и дурнота мешали прорваться наружу клокотавшей в нем ярости.
Вчера, когда медсестра Юля случайно проговорилась, что муж Ольги -
сам профессор Бороданков, Оборин испытал такое чувство, будто его облили
ведром ледяной воды. Так бывало всегда, когда ему внезапно открывалась
неприятная правда. Весь день он потратил на то, чтобы вспомнить все
мельчайшие детали, касающиеся его отношений с Ольгой. Историю их зна-
комства. Ложь про ревнивого мужа, который знаком со всеми сотрудниками
отделения и непременно узнает, если Ольга будет встречаться с Обориным.
Почему нельзя было прямо сказать, что муж работает в том же отделении?
Это выглядело бы куда более убедительным, чем сказки про знакомство с
персоналом.
На этой мысли Оборин запнулся, потому что понял: в этом что-то есть.
Сказать ему правду о муже было бы намного разумнее и проще. Муж действи-
тельно знаком со всеми в отделении и в любую минуту может узнать, что
жена не находится на дежурстве, а убежала на свидание. Почему же Ольга
пошла по более сложному пути? Найдя ответ на этот вопрос, он поймет и
все остальное.
К обеду Оборину показалось, что ответ найден. Правда о работающем в
отделении муже могла помешать только в одном случае: в случае, если
Ольге непременно нужно было заполучить в отделение Юрия. Но зачем? Муж
должен быть ревнивым, поэтому встречаться им возможности нет. Единствен-
ный вариант, который, кстати, придумал сам же Оборин, - это клиника, где
работает Ольга. Но и этот вариант отпадает, если там каждый день нахо-
дится ее муж. Значит, факт наличия мужа рядом надо скрыть. Но из этого
неумолимо вытекает, что Оборин почему-то обязательно должен был поя-
виться в отделении. И к решению, которое казалось ему самому остроумным
и оригинальным, его подвели за ручку, как маленького ребенка - к витрине
с игрушками.
Разгневанный обманом, он мыслил четко и последовательно. Первое время
он чувствовал себя здесь прекрасно, потом Ольга сказала, что нужно
скрыть это от доктора, иначе не будет оснований здесь находиться. И сра-
зу же после этого Юрий стал чувствовать себя хуже. Ему что-то подмешива-
ют в микстуру. Значит, микстуру он больше пить не будет, с этим понятно.
Потом появился Сережа, напичканный знаниями о шахматных партиях и де-
лающий какие-то совершенно идиотские ошибки. Оборин стал вспоминать сыг-
ранные с Сережей партии, но вместо этого почему-то все время вспоминал о
Тамариной машине. Образ зеленых "Жигулей" настойчиво возникал перед гла-
зами каждый раз, когда он припоминал, о чем шел разговор в тот момент,
когда Сережа делал очередной дурацкий ход и одним махом проваливал впол-
не приличную партию, которую можно было бы достойно и не теряя лица
свести вничью.
Весь вчерашний день Юрий Оборин провел в тяжких раздумьях о том, кому
же понадобилось и зачем устраивать этот грандиозный обман. Он понимал,
что влип в какую-то темную историю и связано это с внезапным появлением
и исчезновением Тамары Коченовой. Чего ж там Томка намудрила такого?
Видно, что-то серьезное.
После одиннадцати снова пришел Сережа, неся шахматную доску. Юрий
чувствовал себя не хуже, чем вчера, микстуру, которую приносили в обед и
в ужин, выливал в раковину, но предусмотрительно сказался нездоровым и
даже извинился за то, что будет играть, лежа в постели.
Он решил поставить эксперимент, чтобы проверить собственные догадки,
которые казались ему самому вполне логичными, но столь же невероятными.
"Я заставлю его сделать ошибку точно на двадцать пятом ходу. Не раньше и
не позже, именно на двадцать пятом. Если мне это удастся, значит, моя
догадка верна", - сказал сам себе Оборин.
Сегодня он играл белыми и строил партию таким образом, чтобы к двад-
цать пятому ходу позиции черных оказались заметно сильнее. Поддавки уст-
роил, иными словами. И с легкостью дал себя втянуть в затеянный Сережей
разговор о странностях любви и непредсказуемости женщин, стараясь при
этом не забывать считать ходы, поскольку играли они по-любительски, без
часов и без записи.
- Расскажи мне о своей невесте, - попросил Оборин.
- Неужели вам интересно? - удивился Сережа.
- А почему нет? Ты же все время расспрашиваешь меня о моих женщинах,
значит, тебе интересно. Вот и мне тоже.
- Ну что вы, Юрий Анатольевич, сравниваете, - рассмеялся юноша. - Я
вас расспрашиваю, как подмастерье расспрашивает мэтра. Впитываю ваш
опыт, учусь у вас. А вам что толку от моей Аленки?
- Толку никакого, тут ты прав, - согласился Юрий, отметив про себя,
что Сережа сделал семнадцатый ход. - А тебе может оказаться полезным.
Помнишь старый анекдот о том, как муж пришел в милицию подавать заявле-
ние об исчезновении жены? Милиционер его просит перечислить приметы, и
муж говорит, мол, маленького роста, ноги кривые, волосы реденькие, глаза
косят, зубы железные наполовину, голос визгливый. Перечислял, перечис-
лял, а потом махнул рукой и говорит: "Да ну ее, гражданин начальник, не
ищите вы эту дуру, черт с ней".
Сережа хохотал так заразительно, что Оборин на какое-то время даже
усомнился, а прав ли он, подозревая мальчишку в участии в заговоре.
Только люди с чистой совестью умеют хохотать так весело и самозабвенно.
Впрочем, эксперимент на то и задуман, чтобы это проверить.
До двадцать второго хода Оборин терпеливо слушал, какая чудесная
Аленка, какая добрая, умная и красивая. У него оставалось три хода для
того, чтобы реализовать свою задумку. На двадцать третьем ходу он "неос-
торожно" открыл своего ферзя, и Сережа, конечно же, немедленно кинулся
атаковать. Двадцать четвертым ходом Оборин пожертвовал коня, после чего
преимущество черных на доске стало очевидным даже младенцу. И наконец на
двадцать пятом ходу он "открыл" своего короля, создав по меньшей мере
две возможности для Сережи объявить шах. Это был решающий момент, к ко-
торому Оборин тщательно подготовился: шах белому королю можно было
объявить, сделав ход либо слоном, либо ферзем. Оба решения были ошибоч-
ными, а оба таких соблазнительных хода вели к катастрофическим пос-
ледствиям для черных, ибо две эти фигуры были краеугольными камнями обо-
роны, выстроенной для защиты черного короля, и перемещение их по доске
далеко вперед создавало такую брешь в обороне черных, сквозь которую мог
пролезть даже живой слон, а не то что шахматный. В принципе такой исход
можно было легко предвидеть, если просчитать ситуацию хотя бы на три-че-
тыре хода, что было бы под силу даже не очень умелому новичку. И вот,
сделав свой двадцать пятый ход, Юрий Оборин зевнул и заявил:
- Слушай, у тебя внутри не слиплось от такого количества сиропа? Уж
больно сладко, даже подозрительно.
- Но она такая, Юрий Анатольевич, я ничего не выдумываю. Она действи-
тельно замечательная девушка.
- Ладно, жених, давай будем заканчивать разгром немцев под Полтавой.
Я, видно, и впрямь сегодня не в форме, на доске черт-те что устроил.
Ставь мне мат в три хода, и буду отдыхать. Что-то мне последнее время
нездоровится, старею, наверное.
- Да что вы, Юрий Анатольевич, в ваши-то годы! - искренне возмутился
Сережа. - О какой старости вы говорите? Побойтесь Бога.
- А что ты думаешь, - уныло вздохнул Оборин. - Вот ко мне недавно моя
бывшая подружка забегала в гости, Тамара, ну помнишь, я как-то тебе про
нее рассказывал. Так у нее за четыре месяца два сердечных приступа было,
даже "Скорую" вызывали. Она тоже все удивлялась, мол, молодая совсем,
тридцать лет только-только исполнилось, а врач, который со "Скорой" при-
езжал, сказал ей, что здоровье люди набирают только до семнадцати лет, а
уж начиная с восемнадцати в основном теряют. Правда, у Томки жизнь бес-
покойная, нервная, вечно она в какие-то передряги попадает...
Сережа сделал свой двадцать пятый ход, конечно же, объявив Оборину
шах ферзем, после чего получил мат в четыре, хода.
Спал Оборин крепко, но не благодаря душевному спокойствию, а скорее
от слабости, и проспал до самого завтрака, который принес все тот же Се-
режа. По его лицу похоже было, что он до сих пор так и не оправился от
удивления, как это ему удалось сдать такую партию, да еще так молниенос-
но.
- Кто тебя сегодня меняет? - как бы между прочим спросил Юрий, когда
юноша поставил на стол поднос с едой и приборами.
- Ольга Борисовна. А что?
- Просто интересно. Никак я ваш график не уловлю. Вчера была Юля, се-
годня Ольга, а завтра будет эта... Ну, как ее... Ну дети-то у нее все
время болеют.
- Марина, - подсказал Сережа. - А они у нее опять болеют. Они же по-
годки, в один садик ходят, так что если в садике заводится инфекция, то
оба сразу цепляют.
- А что же муж? Почему бы ему с детьми не посидеть? Боится феминизи-
роваться?
- Не знаю, - улыбнулся Сережа. - Он вообще немного странный, весь в
себе. С ним, наверное, просто опасно малышей оставлять. Знаете, есть та-
кие люди, которые не понимают разницу между малышом и взрослым. Вот Петя
как раз такой.
- Ты с ним знаком?
- Конечно, он же здесь работает, в лаборатории.
Дождавшись, когда Сережа наконец уйдет, Оборин медленно встал, прис-
лушиваясь к себе. Голова слегка кружилась, но не сильнее, чем вчера и
позавчера. Ноги были ватными, и при каждом шаге его бросало в жар, слов-
но он не собственное тело перемещал в пространстве, а нес пятидесятики-
лограммовую тяжесть, да еще в гору. Собрав все силы, Юрий заставил себя
встать под контрастный душ, начал с горячей воды, которую поворотом руч-
ки делал то чуть прохладнее, то чуть теплее, и минут через пятнадцать,
когда холодная вода уже была ледяной, а горячая - кипятком, почувствовал
себя гораздо лучше.
Аппетита не было, но он заставил себя съесть все подчистую, выпил две
чашки крепкого горячего и очень сладкого чаю, микстуру вылил в раковину
и улегся "болеть". О диссертации он и думать забыл.
Самое главное сейчас - набраться сил и придумать, что делать дальше.
Сразу после десяти часов прибежала Ольга. Она нагнулась, чтобы поце-
ловать Оборина, и он почувствовал, какая прохладная у нее кожа, как
вкусно она пахнет осенью и свободой. Впервые за все время пребывания в
отделении он остро ощутил собственную несвободу.
- Юрочка, у меня хорошие новости? - защебетала она. - Муж вчера вече-
ром срочно уехал в командировку на два месяца. Представляешь, сколько
свободного времени у меня будет для встреч с тобой! По ночам будет рабо-
тать Сережа, а я только днем, раз в три дня. Все остальное время - наше!
Юрка, ты представляешь, какая удача! Собирай свои вещи, скажи Александру
Иннокентьевичу, что идешь домой, и начнем новую жизнь.
- Интересно, - нахмурился Оборин, - а как же я объясню Александру Ин-
нокентьевичу свое желание уйти?
- Господи, да ничего ты не должен ему объяснять! Ты находишься здесь
до тех пор, пока нуждаешься в помощи, чтобы закончить творческую работу,
понятно? Работу закончил - все, свободен, как птица в полете. Хочешь -
оставайся, хочешь - уходи, на все твоя воля.
- И он меня так спокойно отпустит? - отчего-то засомневался он.
- А чего ему тебя держать? Зачем ты ему нужен?
Конечно, отпустит. Когда я уйду, вызови его и скажи. Вот и все.
- Отлично, - улыбнулся Оборин... - И ты обещаешь, что будешь все сво-
бодное время проводить со мной?
- Обещаю. - Она снова поцеловала его, засунув руку под одеяло и пог-
ладив мускулистые крепкие бедра. - Кстати, почему ты лежишь? Ленишься?
Или плохо себя чувствуешь?
- Ленюсь, - ответил он, стараясь говорить как можно убедительнее.
Он побоялся признаться, что плохо себя чувствует. А вдруг Ольга под
этим предлогом захочет дать ему какую-нибудь отраву или, еще хуже, сде-
лать укол? По крайней мере никто не контролирует, как он пьет микстуру.
А с другими лекарствами этот номер может не пройти.
- А как твоя диссертация?
- Прекрасно. Осталось совсем немного - и вторая глава готова.
- Ну что ж, - Ольга ласково провела ладонью по его лицу, - тем лучше.
Дописывай скорее, и займемся друг другом. Идет?
Она снова склонилась над ним и поцеловала, на этот раз долго и умело,
так что у Оборина дух захватило. Когда она ушла, он долго смотрел на об-
шитую деревом дверь, что-то прикидывая в уме, потом решительно нажал
кнопку вызова врача. Доктор Бороданков появился минуты через три.
- Слушаю вас, Юрий Анатольевич, - встревоженно сказал он. - Что-то
случилось?
- Ничего, Александр Иннокентьевич, все в полном порядке. Хотел побла-
годарить вас за великолепный уход и режим и предупредить, что завтра я
хочу вас покинуть.
- Вот как? - удивился врач. - А почему? У вас же, насколько я помню,
оплачено двухнедельное пребывание. Прошло только десять дней.
- Я закончил свою работу, так что теперь могу с чистой совестью возв-
ращаться домой.
- Но мы не сможем вернуть вам деньги за четыре дня, - смутился Боро-
данков. - Наши финансисты на это не пойдут...
- И не нужно, - махнул рукой Оборин. - Не будем мелочными. Все в по-
рядке, Александр Иннокентьевич. Мне осталось чуть-чуть подправить текст,
как говорится, концы зачистить, так что сегодня я еще с большим удо-
вольствием поработаю здесь, а завтра после завтрака хотел бы уйти домой.
Это возможно?
- Ну разумеется. Вы можете уйти в любой момент, хоть ночью. Вы же
знаете мой принцип: самый лучший режим - тот, который человек установил
себе сам. Организм сам знает, когда и что ему делать, когда есть, когда
спать, когда работать, когда гулять. Ни в коем случае нельзя его насило-
вать, навязывая ему кем-то придуманный режим. Что ж, Юрий Анатольевич, я
искренне рад, что пребывание у нас дало тот самый результат, на который
вы и рассчитывали. Глава написана, работа завершена, примите мои позд-
равления. Когда надумаете нас покинуть, вызовите дежурную медсестру, она
проводит вас до выхода.
- Да я и сам не заблужусь, - засмеялся Оборин. - Я же помню, как вы
меня сюда привели.
- Тогда вы должны помнить, что у нас все двери на замках, - весело
заметил Бороданков. - Чтобы любопытные журналисты не совали сюда свои
длинные носы.
Выйдя из палаты Оборина, Александр Иннокентьевич поспешил к себе в
кабинет. По пути он заглянул в комнату медсестер. Ольга сидела, склонив-
шись над журналом, и старательно что-то записывала.
- Олюшка, зайди-ка ко мне, - позвал он.
Когда они вошли в его кабинет, Бороданков быстро запер дверь на зад-
вижку, схватил жену на руки и закружил по комнате.
- Мы на правильном пути! Оленька, мы на правильном пути! Оборин соб-
рался уходить. Он успел закончить работу до того, как начались необрати-
мые изменения. Он первый, кто закончил работу и завтра уйдет отсюда.
- Завтра?
Ольга вырвалась из объятий мужа и одернула белоснежный короткий хала-
тик, высоко открывающий красивые ноги.
- Почему завтра? - спросила она, нахмурившись.
- А почему нет? - в свою очередь спросил Бороданков.
- Но... - Она осеклась. - Я хочу сказать, если он закончил работу, то
может уйти сегодня. Почему нужно ждать до завтра?
- Ему так удобнее, - пожал плечами Александр Иннокентьевич. - Он ска-
зал, что хочет еще поработать над текстом, вылизать его. Вполне понятно.
Что тебя так удивило, я не понимаю. В конце концов, у него оплачено еще
четыре дня.
- А как он себя чувствует?
- Не жалуется. Послушай, что мы ему даем? Какой вариант?
- Был сорок седьмой, а последние два дня - пятьдесят первый.
- Отлично! Просто отлично! - Бороданков потер руки, снова схватил же-
ну в охапку и расцеловал в обе щеки. - Конечно, этот юрист чувствует се-
бя неважно, это невооруженным глазом видно, хоть он и не жалуется. Но у
него по истечении десяти дней еще достаточно сил для того, чтобы уйти.
Это значит, что сорок седьмой и пятьдесят первый варианты наиболее близ-
ки к тому, что мы ищем. Мы уже на пороге, Оленька, осталось совсем нем-
ного. Еще чуть-чуть, еще одно усилие, еще один рывок - и мы с тобой по-
бедители. Ты понимаешь? Мы с тобой - победители!
- Да, Саша, - повторила она шепотом, глядя прямо в глаза мужу. - Мы с
тобой - победители.
Она прижималась к нему все крепче, не отводя глаз от его лица, и уже
через минуту Александр Иннокентьевич лихорадочно расстегивал на ней ха-
латик, под которым ничего не было, кроме чисто символических кружевных
лоскутков и тоненьких шнурочков, призванных обозначать дамское белье. Он
обожал такие моменты, когда Ольге удавалось зажечь его в самых сложных и
неподходящих условиях. Бесшабашна только неопытная молодость, а с воз-
растом начинает мешать все, даже легкий шум, даже запах, не говоря уж о
людях, которые постоянно ходят мимо двери. И если Ольга могла спровоци-
ровать его на занятия любовью среди бела дня в рабочем кабинете, где не
было удобной широкой кровати и чистого белья, значит, он еще - ого-го!
Он еще может. Потому что он - победитель.
Едва отдышавшись после бурного любовного экспромта, Ольга отправилась
к Оборину. Юрий попрежнему лежал на кровати, и ей даже показалось, что
он не пошевелился с того момента, как она ушла от него утром. Похоже, у
него сильная слабость, но он почему-то не хочет говорить об этом. Вот и
Сашу ввел в заблуждение. Конечно, Саша видит, что Оборин чувствует себя
неважно, но она-то знает, что на самом деле он чувствует себя очень пло-
хо. Потому что микстура, которую он пьет, является не сорок седьмым и не
пятьдесят первым вариантом лакреола, а старым, имеющим номер двадцать
четвертый. И если принимать ее семь дней подряд, то летальный исход га-
рантирован. На восьмой день наступают необратимые изменения, и потом уже
пей - не пей, а конец один. Дня через два.
- Бороданков сказал мне, что ты хочешь выписываться завтра, - начала
она без всяких предисловий.
- Да, - подтвердил Оборин. - А что тебя беспокоит?
- Но мне казалось, мы договорились... - Она растерялась. - Мой муж
уехал...
- Оленька, милая, но ведь ты сегодня целый день работаешь. Ты пробу-
дешь здесь до десяти часов вечера. Так какой же мне смысл уходить домой?
Здесь я по крайней мере знаю, что ты рядом, что я могу нажать кнопку
звонка и позвать тебя. Мне все равно нужно еще немного поработать над
текстом, так уж лучше здесь. А то я ведь знаю себя: сейчас явлюсь домой,
начну звонить по телефону, заниматься всякой ерундой, общаться с
друзьями, с родителями. В результате главу я до полного блеска не дове-
ду, а завтра начну разрываться между тобой и текстом. Зачем это нужно?
Ты согласна?
Она уже вполне овладела собой и сообразила, что и как нужно сделать,
чтобы заставить его вернуться домой сегодня же.
- Конечно, милый.
Она расстегнула халатик и прилегла рядом с ним на кровать, которая
была достаточно широкой для сексуальных упражнений.
- Я понимаю, для тебя главное - твоя работа, твоя диссертация, - мур-
лыкала она, положив его руку себе на грудь и нежно поглаживая живот
Юрия. - Но я, честно признаться, надеялась, что мы уже сегодня ночью
сможем быть вместе. А так целая ночь пропадет. Жалко же!
Ее рука скользнула ниже, и Ольга внезапно поняла, что Оборин действи-
тельно очень плохо себя чувствует. В первый раз за все время он не среа-
гировал на ее ласки.
- Что с тобой? - озабоченно спросила она. - Ты действительно нездо-
ров? Хочешь, я приглашу кардиолога, чтобы посмотрел тебя?
- Все в порядке, Оленька, не волнуйся. Ну подумаешь, не встал у меня,
так сразу уже кардиолога приглашать? Дело житейское.
Она поднялась с кровати, застегнула халатик и присела в стоящее рядом
кресло. Взяв Оборина за руку, стала тихонько поглаживать его пальцы, то
и дело поднося их к губам и целуя.
- Господи, Юрочка, какой же ты глупый! - тихонько говорила она. -
Чувствуешь, что у тебя нет сил, нет желания - так и скажи. Не нужно это-
го стесняться, это действительно абсолютно житейское дело. А ты мне на-
чинаешь сказки рассказывать про текст, который надо подправить. Дай сло-
во, что не будешь больше морочить мне голову.
- Даю, - усмехнулся Оборин.
- Дай слово, что никогда не будешь пытаться любить меня через силу.
- Не буду.
- Дай слово, что сегодня ты будешь ночевать дома.
- Но я же объяснил тебе, что не хочу сегодня уходить отсюда. Я хочу
быть поближе к тебе.
- Ты можешь уйти вечером, когда кончится мое дежурство. Хочешь, уйдем
вместе? И поедем к тебе.
Ольга знала, что ни за что на свете не поедет домой к Оборину. Да и
как она могла бы поехать, когда Саша здесь? Но нужно было во что бы то
ни стало вытащить его из клиники и отправить домой. Миша велел обеспе-
чить его присутствие в квартире до истечения суток. До двадцати четырех
часов. И она готова была пообещать все что угодно, только чтобы выпол-
нить это условие.
- Я же вижу, ты боишься, что вечером снова будешь плохо себя чувство-
вать. Знаешь что? Давай так: ты дописываешь свою вторую главу и уходишь
сегодня домой, ночуем мы каждый у себя, а завтра прямо с утра я приеду к
тебе, привезу продукты с рынка и начну тебя лечить. Ты у меня, наверное,
в неволе зачах, без свежего воздуха, без движения. Ну как? Договорились?
- Договорились, - слабо улыбнулся Оборин. - Так и сделаем.
Николай Саприн получил неожиданную передышку. Дусик-Шоринов сказал,
что искомый аспирант юрфака будет доступен контакту попозже к вечеру.
Как только он окажется дома, можно будет звонить заказчику и доклады-
вать, что человек найден. Стало быть, день у Николая оказался относи-
тельно свободным, поэтому первое, что он сделал, - попытался поговорить
с Катей.
- Тебе удобно разговаривать? - спросил он, когда она сняла трубку.
- Вполне, - спокойно ответила Катя. - Я сейчас одна.
- Можно мне приехать?
- Давай лучше обсудим все, что ты хочешь, по телефону.
Это сразу обнадежило Саприна. Не хочет его приезда, не хочет его ви-
деть наедине - значит, боится, что не справится с собой. Значит, в ее
душе живет еще теплое чувство к нему, и нужно обязательно постараться
его возродить, чтобы вернуть Катю.
- Это серьезный разговор. Катюша, и его не ведут по телефону. Почему
ты не хочешь, чтобы я приезжал?
- Потому что через час приедет Дусик, он только что звонил.
Это был серьезный удар, но Николай снес его стойко.
- Хорошо, тогда поговорим по телефону. Ты помнишь, что я делал тебе
предложение?
- Да, помню.
- И что ты мне ответишь?
- Ничего.
- То есть ты мне отказываешь?
- Да, отказываю.
- Я могу узнать почему?
- Можешь. - Она вздохнула, словно переводила дыхание. - Вчера я уже
все тебе сказала. Мне надоело быть матерью. И потом, я не хочу ломать
свою жизнь.
- Но почему, Катюша, ради Бога, почему? - чуть не закричал Николай. -
Почему выйти за меня замуж означает сломать свою жизнь? Что такого ужас-
ного я тебе предлагаю? Я хочу, чтобы ты ушла от Дусика и уехала со мной
в Штаты, где живет моя сестра с мужем. Почему это означает, что твоя
жизнь будет сломана? Твоя жизнь останется точно такой же, как сейчас. Ты
будешь сидеть дома, читать книжки, смотреть видик, гулять.
- Если я выйду за тебя замуж, мне придется идти работать, чтобы со-
держать свою семью. Ты забыл, что у меня большая семья? Ты забыл, что у
меня мать - инвалид, и пятеро братьев и сестер, и отец, который вот уже
двадцать лет продыху не знает от тяжелой работы? Тебе удобно этого не
помнить, потому что это не твоя семья и не твоя боль. Ты знаешь, сколько
денег нужно на то, чтобы их содержать? Когда мои добрые доверчивые роди-
тели нас всех рожали, была еще советская власть и многодетная семья мог-
ла хоть на что-то рассчитывать, хоть на какую-то помощь со стороны госу-
дарства, тем более что отец вкалывал на Севере, получал всякие надбавки,
мама тоже не планировала получить инвалидность, она работала в парикма-
херской, была первоклассной мастерицей, к ней со всего города ездили да-
мочки голову делать, за месяц записывались. Конечно, платили они ей по
личной таксе и не через кассу, и нам должно было хватать. А что получи-
лось? Я хочу, чтобы мои родители жили достойной жизнью, а мои братья и
сестры получили такое образование, которое вытащит их из нищеты. Поэтому
я не допущу, чтобы они шли работать, окончив школу. Они обязательно во
что-нибудь впутаются, потому что не умеют пока бороться с соблазнами. Но
для того чтобы они учились, а не охраняли коммерческие палатки по ночам,
я должна жить здесь, а не в Штатах, и с Дусиком, а не с тобой.
- Сколько денег он дает тебе на семью?
- Две тысячи долларов каждый месяц.
Две тысячи! У него аж дыхание перехватило. Такую сумму он, конечно,
не потянет. Катя права, он не сможет обеспечить ей такой уровень, какой
обеспечивает этот омерзительный Дусик.
- Но ведь ты его не любишь, - продолжал упрямо Николай, все еще наде-
ясь поколебать ее твердость.
- Не люблю, - легко согласилась Катя. - Но это ничего не означает. Я
и тебя не люблю пока. Разница только в том, что тебя я наверняка полюби-
ла бы, причем полюбила бы горячо и нежно, если бы мы продолжали встре-
чаться. А Дусика я так любить никогда не буду. Но я очень благодарна ему
за все, что он для меня сделал, и предана ему. И я буду с ним до тех
пор, пока он сам меня не выгонит.
- А что будет, когда самый младший из твоих братьев закончит "; вое
образование? Ты сможешь бросить Дусика, если вы к тому времени еще буде-
те вместе?
- Коля, пойми, если к тому времени Дусик меня еще не выгонит, я оста-
нусь с ним столько, сколько он захочет. Если он на своих плечах вытянет
мою семью из нищеты, он будет иметь право распоряжаться моей жизнью, как
сочтет нужным. Это же так просто, Коля. Это же самые элементарные законы
долга и благодарности. Неужели тебе в детстве этого не объясняли?
Нет, ему не объясняли. Просто он видел, что понятия долга, обязаннос-
ти и ответственности совершенно разные у материи, которую он ненавидел,
и у отчима, которого обожал. Но отчим просуществовал в Колиной жизни так
недолго, что разобраться в этих сложных вопросах мальчик не сумел. И
сейчас, слушая Катю, он чувствовал, как сердце разрывается на части от
горя и безысходности, и ему хотелось кричать: "А я? А как же я? Как же
моя любовь? Моя жизнь?"
Он сидел возле телефона, слушал Катю и с ужасом осознавал, что не по-
нимает ее логики. И даже не догадывался, что до тех пор, пока в его го-
лове рождаются эти вопросы, до тех пор, пока он думает о том, что же те-
перь будет с ним самим, с его любовью, с его жизнью, - до тех пор, пока
вопросы эти не исчезнут из его души, он так ничего и не поймет.