Маринина А. Б.
Настя Каменская
Светлый лик смерти

<<< Назад | Содержание | Далее >>>

Глава 4

Она никак не могла включиться в окружающую жизнь. Что-то с кем-то
происходило, кто-то что-то говорил, люди куда-то ходили, но Люба не мог-
ла вникнуть в суть. Целыми днями она пыталась заставить себя встрях-
нуться, но не могла. Мила умерла. Она ее убила. "Этого не может быть, -
твердила себе Люба, - я не могла этого сделать. Так не бывает. Я не мог-
ла, не могла, не могла. И все-таки сделала".
Перед родителями нужно было делать лицо, и она старалась изо всех
сил. Больше всего, конечно, ее доставала мать.
- Ты все еще дома? - неподдельно удивилась она, придя с работы через
два дня после возвращения Любы. - Я думала, ты снова будешь жить у Воло-
ди. Почему ты не у него? Вы что, поссорились?
- Ничего мы не ссорились, - вяло откликнулась Люба. - Могу я пожить
дома, в конце концов? Что в этом особенного? Или я вам мешаю?
Мать озабоченно склонилась над ней.
- Что случилось, Любочка? Ты с ним порвала? Он тебя чем-то обидел?
Скажи мне.
- Ничего не случилось. Оставь меня в покое, пожалуйста. Мне нужно по-
быть без него какое-то время.
- Понимаю, - закивала мать, - у тебя новый роман. Ты с ним познакоми-
лась в Турции? Почему ты мне ничего не рассказываешь?
- Нет у меня никакого нового романа, мама, оставь ты, ради Бога, эти
глупости. Просто мне нужно побыть без Володи. Можешь ты это понять?
Мать обиженно вздохнула и ушла на кухню готовить ужин. Отец, кадровый
военный, вопросов о Стрельникове вообще не задавал, ему с самого начала
не нравилось, что дочь живет у женатого любовника, зато его очень беспо-
коило, что Люба, вернувшись из-за границы, так и не начала работать. Он
был человеком старой закалки, и домашнее безделье казалось ему чем-то из
ряда вон выходящим.
- Когда тебе выходить на работу? - спросил он в первый же день, как
только Люба появилась дома.
- На работу?..
Она растерялась. В самом деле, надо же где-то работать.
Наверное, в той же гостинице, в "Русиче", гендиректор обещал сразу же
взять ее на старое место и даже с повышением, если она действительно
пройдет стажировку в хорошем курортном отеле. Но ведь она ее не прошла.
И кроме того, там все знают про Стрельникова. И будут ее жалеть... Или
злорадствовать. Кто как. И с Милой придется видеться каждый день. Нет
уж, только не это.
- Папа, я полгода работала без выходных, мне нужно хотя бы отос-
паться.
- Но у тебя стаж прервется.
Отец все еще жил старыми понятиями, такими, как трудовой стаж, проф-
союз, трудовая книжка.
- Не прервется. Про вахтовый метод слышал? Полгода работаешь без вы-
ходных, потом полгода отдыхаешь на законных основаниях.
- Голову ты мне морочишь, - ворчал он. - Смотри, будешь потом волосы
на себе рвать да локти кусать, а ведь я тебя предупреждал.
Люба внутренне съеживалась. Всю жизнь она панически боялась своих ро-
дителей. Они никогда не били ее, но при каждом удобном случае говорили:
"А мы тебя предупреждали... Вот, мы так и знали, что этим все кончит-
ся... Так тебе и надо, мы же тебе говорили..." Это было невыносимо. Ни
разу в жизни Любе не удалось получить от них дельный совет, потому что
сперва приходилось рассказывать о том затруднении, в которое она попала,
и тут же начиналось: мы предупреждали, мы говорили, так тебе и надо, не
надо было тебе... Конечно, если бы у нее хватало мужества вытерпеть эти
нотации, дослушать, какая она глупая и непослушная, потому что ее сто
раз предупреждали, а она все равно сделала посвоему, так вот, если бы
она смогла дождаться окончания всего этого, то потом, может быть, и по-
лезный совет услышала. Может быть. В том-то все и дело. Совет - он еще
только "может быть" и "потом", а выговор - он уже сейчас имеет место
быть. Лет с пятнадцати Люба Сергиенко решила, что лучше со своими проб-
лемами к родителям не обращаться.
Пусть думают, что у нее все хорошо. Не надо рассказывать им о своих
неприятностях и давать повод порассуждать о том, какая она глупая и не-
хорошая и вообще сама во всем виновата. Господи, конечно, сама, кто же
спорит. Можно подумать, она этого не понимает. Но ведь о неприятностях
рассказывают не для того, чтобы тебе сказали "ты сам дурак", а для того,
чтобы тебе посочувствовали и помогли. Только для этого. И почему люди
таких простых вещей не понимают?
Мать порой сетовала на скрытность дочери.
- Почему ты ничего мне не рассказываешь? - обиженно говорила она, в
очередной раз обнаружив, что в жизни Любы произошли какие-то события, о
которых она не знала.
"Потому что ты не умеешь слушать, - каждый раз хотела ответить Люба.
- Потому что ты начнешь причитать, предупреждать и читать мне мораль,
вместо того, чтобы просто принять к сведению".
Вернувшись домой после полугодового отсутствия, Люба коротко, без
подробностей, рассказала о том, как работала в четырехзвездном отеле,
продемонстрировала сделанные покупки и на этом тему Турции для своей
семьи закрыла. Все было прекрасно, просто превосходно, но теперь она
здесь, дома, и говорить больше не о чем.
Сутки делились для Любы на два периода, каждый из которых был по-сво-
ему тягостен. День, когда родители уходили на работу и она оставалась
предоставленной самой себе, и время с вечера до следующего утра, когда
мать с отцом были дома и приставали к ней с разговорами и расспросами.
От каждого сказанного ими слова ей хотелось завизжать, закрыть уши рука-
ми, кинуться опрометью в свою комнату, запереть дверь и не открывать ее.
Никогда. Заснуть, проснуться и обнаружить, что все это только сон. Пусть
кошмарный, но сон...
Она - убийца. Она позволила ненависти и злобе одержать верх над разу-
мом, она поддалась неуемной жажде мести. Она хотела смерти для своей
подруги. Она призывала эту смерть, она мечтала о ней, улыбаясь в темно-
те, как когда-то улыбалась, лежа в темной душной комнате и думая о
Стрельникове, о своем возвращении к нему. Люба вложила в эту мечту всю
душу, и когда оказалось, что Стрельников ее не ждет, все внутри нее го-
тово было рассыпаться на мелкие кусочки, ибо стержень, на котором крепи-
лось все остальное, рухнул. Но тут появился другой стержень - ненависть.
Ненависть к самому Стрельникову и к Миле Широковой. Рассыпавшаяся было
душа снова собралась вокруг прочного стержня. Появилась цель, появился
смысл. Теперь есть, чего ждать и к чему стремиться, есть о чем мечтать.
И вот Милы больше нет. Снова из Любиной души выдернут стержень, и все
опять рушится, расползается по швам, разлетается вдребезги. Ей казалось,
что она стоит на полу на коленях и беспомощно пытается собрать в одну
кучку эти мелкие осколки, а они ускользают, не даются в руки и от каждо-
го прикосновения только отлетают все дальше и дальше. Этот образ пресле-
довал ее днем и ночью. "Лучше бы ты осталась жива, - беззвучно шептала
Люба, - тогда я бы по крайней мере понимала, зачем живу и чего жду в
этой жизни. А теперь я ничего не понимаю и ничего не жду. И жить мне не-
зачем".
В понедельник, в день похорон Милы, Люба с утра отправилась в цер-
ковь, расположенную неподалеку от своего дома. После возвращения домой
прошло чуть больше недели, и за это время Люба бывала там почти ежеднев-
но. Она никогда не была набожной, но и воинствующей атеисткой тоже не
была, всегда относилась к вопросу о Боге достаточно равнодушно. Но те-
перь, поддавшись жгучей, яростной ненависти, она готова была сделать
все, чтобы отнять жизнь у Милы. У подруги. У соперницы. У воровки и шлю-
хи. Кто-то когда-то говорил, что если у тебя есть враг, нужно пойти в
три церкви и во всех трех поставить свечи за его здравие и пожелать ему
всяческих благ. Тогда то зло, которое от твоего врага исходит, тебя не
коснется. Были и другие советы, связанные с применением черной и белой
магии, заговоров, наведением порчи и прочими прелестями. Люба выполнила
все. Еще живя у Томчаков, она начала ходить к бабкам, гадалкам, знахар-
кам и магам. А вернувшись домой, стала ежедневно заглядывать в церковь.
Ставила свечки за Милу и исступленно шептала, глядя на пляшущее пламя:
- Я хочу, чтобы ты умерла. Пусть ты умрешь в страшных мучениях. Пусть
тебе хотя бы на пять минут станет так же больно и страшно, как было мне.
Я не хочу, чтобы ты жила.
Но сегодня, в день похорон ненавистной подруги-соперницы, Люба надея-
лась, что на нее снизойдет хотя бы подобие спокойствия. Все свершилось.
Все получилось так, как Люба хотела. Больше не нужна ярость и злоба,
можно дать душе отдохновение.
Войдя в храм, она купила три свечи и направилась к ставшему уже при-
вычным месту - иконе Николая-угодника. Здесь она посылала проклятия,
здесь призывала смерть к Миле, здесь и прощения попросит у покойницы.
- Прости меня, Мила, я не ведала, что делаю. Я потеряла разум, я ни-
чего не понимала, ненависть ослепила меня. Теперь я вижу, что лучше бы
тебе было остаться в живых. Но уже поздно. Я хотела смерти для тебя, а
убила себя. Так что ты жди меня, Мила, я здесь не задержусь. Скоро уви-
димся. До встречи.
Люба хорошо помнила, что раньше, постояв перед иконой и пошептав сло-
ва ненависти и проклятий, она успокаивалась и выходила из церкви почти
умиротворенной. Настолько, что даже в течение нескольких часов готова
была отказаться от мести. Ярость, бушевавшая в ней, утихала, и Люба даже
становилась немного похожей на себя прежнюю. И она очень надеялась, что
сегодняшний поход в церковь тоже принесет облегчение.
Но облегчения не было. Не было вообще ничего. Ни стыда, ни раскаяния,
ни жалости, ни чувства вины. Осколки разлетелись так далеко, что теперь
нужен был очень мощный магнит, который смог бы их собрать и удерживать
душу в целостности. Люба Сергиенко с ужасом поняла, что таким магнитом
может стать теперь только ненависть. Милы нет больше. Но ведь есть еще
Стрельников.
Дело об убийстве Людмилы Широковой довольно быстро обросло обширной
информацией, в которой, однако, не было самого главного: ответа на воп-
рос, где и с кем она провела тот вечер, когда ее убили. Жена Владислава
Стасова Татьяна была непоколебима: именно Широкова сидела рядом с ней в
вагоне метро в тот день. Она села в поезд вместе с Татьяной на станции
"Китай-город", вышла на "Академической", и было это в интервале от шести
до половины седьмого вечера.
- И скорее всего из района "Академической" она больше никуда не уез-
жала, по крайней мере одна не уезжала, - сказала Татьяна.
- Почему ты решила? - удивилась Настя.
Татьяна задумчиво повертела в руках книжку в мягкой серо-голубой об-
ложке, потом открыла ее на том месте, где лежала закладка - цветной кар-
тонный посадочный талон из аэропорта Барселоны.
- Закладка лежит почти на том же месте, на каком Широкова закрыла
книжку, когда выходила из вагона. Я хорошо помню, какой именно эпизод
она читала перед тем, как закрыть книгу. Сейчас закладка лежит на три
листа дальше. Вы ее перекладывали?
- Конечно. Мы ее вынимали и осматривали. Но потом положили точно на
то место, где она была у Широковой. Ты не обратила внимания, она читала
быстро или медленно?
- В среднем темпе. Давай посчитаем. Когда она открыла книгу, то была
вот здесь, - Татьяна перелистала страницы и заложила на нужном месте
чистую библиографическую карточку, которую взяла со стола у Насти, - а
когда закрыла - вот здесь. От "Китай-города" до "Академической" сколько
минут?
- Примерно двенадцать.
- За двенадцать минут она прочитала девять страниц, итого минута
двадцать секунд на страницу. Три листа - это шесть страниц, стало быть,
ей удалось еще почитать в общей сложности около восьми минут.
- Да, - кивнула Настя, - ты права, пожалуй. На "Академической" пере-
саживаться некуда, можно только выйти в город. Стало быть, самое большее
- это, восемь-десять минут на автобусе. За эти жалкие минуты далеко не
уедешь. А может быть, она вообще никуда не ехала, а просто сидела на ла-
вочке и ждала кого-то. Вполне естественно при этом читать книжку, осо-
бенно если до этого пришлось прерваться на интересном месте.
Она чуть откинулась на стуле и два раза стукнула кулаком в стенку.
Через несколько секунд дверь открылась и на пороге возник идеально выб-
ритый и подстриженный Коля Селуянов. Вдобавок он был в новом костюме,
чем лишил Настю Каменскую дара речи примерно эдак секунд на пять.
- Господи, - пробормотала она, придя в себя, - Коленька, что случи-
лось?
- Вот, - торжественно ответил Селуянов, с трудом сдерживая хохот, - я
так и знал, что ты обязательно опозоришь меня перед мэтром российского
детективного жанра. Вчера вечером Стасов мне сказал, что сегодня Татьяна
Григорьевна будет здесь, и я ради такого случая постарался выглядеть по-
приличнее, чтобы произвести на знаменитость хорошее впечатление, а ты,
Настасья, взяла и все испортила. Разрешите представиться, - церемонно
обратился он к Татьяне, - майор Селуянов, в быту Николай, можно просто
Коля. Горячий поклонник вашего таланта, как литературного, так и
следственного.
- Очень приятно. Образцова, - мелодично пропела Татьяна, протягивая
Селуянову руку, к которой он тут же припал губами в духе салонных манер
девятнадцатого века.
Настя ошарашенно смотрела на них, не понимая, что происходит. Коля не
похож сам на себя, никогда в жизни он дамам ручки не целовал и не про-
чел, насколько Настя знала, ни одного детектива. Селуянов вообще читал
мало, поскольку времени у него на это удовольствие не было совсем, но
если уж читал, то исключительно фантастику про каких-нибудь инопланетян
и звездные войны. "Я читаю не для того, чтобы поумнеть, - говорил он, -
а единственно для того, чтобы отвлечься от гадостей и мерзостей окружаю-
щей меня жизни. Поэтому я читаю только то, что совершенно не похоже на
нашу жизнь". Настя могла бы поклясться, что ее коллега Николай не то что
не прочел, но даже в руках не держал ни одной книжки Татьяны Томилиной.
- Коля, у меня к тебе просьба, - сказала она, стараясь "не зависать"
над неожиданным поведением Селуянова. - Куда можно минут за восемь-де-
сять уехать на общественном транспорте от станции метро "Академическая"?
- Именно на общественном? - уточнил он. - Или на машине тоже?
- Нет, на машине не нужно. В машине люди обычно не читают книжки.
- А при чем тут книжка?
- Мы по объему прочитанного текста пытаемся определить, как далеко от
метро уехала потерпевшая, если допустить, что читала она в транспорте, а
не сидя на лавочке.
- Тогда придется делать разблюдовку на свободные маршруты и забитые.
В переполненном автобусе или трамвае она могла ехать какое-то время в
давке, и только потом, когда стало посвободнее, сумела сесть и открыть
книгу.
- Все ты правильно говоришь, Николаша, - усмехнулась Настя, перехва-
тив восторженный взгляд, который Селуянов исподтишка кинул на Татьяну. -
Сделай, пожалуйста, как можно быстрее.
- В какое время ехала твоя потерпевшая?
- Около половины седьмого вечера.
- Самое время! - присвистнул он. - Час пик, практически все маршруты
битком забиты. Но я посмотрю повнимательнее, может, там и пустые маршру-
ты есть. Час-полтора тебя устроит?
- Вполне.
- Тогда я исчезаю. Татьяна Григорьевна, надеюсь, что когда я явлюсь с
выполненным заданием в зубах, вы все еще будете здесь и я буду иметь
счастье вас видеть.
- Я тоже на это надеюсь, Николай, - все так же мелодично пропела
Татьяна.
Когда за Колей закрылась дверь, Настя недоуменно повернулась к ней.
- Что у вас тут происходит? Спонтанно развивающаяся взаимная симпа-
тия? Я немедленно вызову сюда Стасова, если ты не прекратишь строить
глазки нашему Кольке.
Татьяна расхохоталась. Она смеялась самозабвенно, всхлипывая и выти-
рая слезы.
- Прости, Настюша, мы поспорили... Короче, я проиграла.
Фу-ты! Настя с облегчением перевела дух. И хотя она попрежнему ничего
не понимала, но главное было очевидно: Селуянов не пытался заигрывать с
женой своего приятеля, а жена Стасова не строила глазки приятелю своего
мужа. Остальное принципиального значения не имело, хотя, конечно, было
любопытным.
- Много проиграла-то? - сочувственно спросила Настя.
- Ага. Праздничный обед на десять человек.
- А если бы выиграла?
- То же самое. Только готовил бы Коротков. А так мне придется.
- И кто входит в десятку счастливчиков?
- Ты с мужем, Коротков с Люсей, Селуянов с Валентиной, Миша Доценко и
мы со Стасовым и Лилей.
- Ого! - Настя покачала головой и вытащила из пачки сигарету. - На
такую ораву приготовить - не обрадуешься. И как же ты ухитрилась про-
дуться? На чем погорела-то?
- Да на тебе, - Татьяна весело махнула рукой. - Вчера Коля вместе с
Юрой Коротковым к нам в гости заезжал, так что я с ним еще вчера позна-
комилась. Зашел разговор о супружеских изменах, то се, потом и до тебя
дело дошло. Сцепились мы на вопросе о мужской и женской солидарности. Я
утверждала, что если у тебя на глазах я начну флиртовать с кем-то, то ты
меня поймешь и даже поощришь, несмотря на то, что Стасова ты знаешь нам-
ного дольше и лучше, чем меня. Стасов - твой друг, а я - так, жена дру-
га. Согласись, Настюша, мы с тобой хорошие приятельницы, но не близкие
подруги. Верно?
- А что утверждали твои оппоненты?
- Юра и Коля подняли меня на смех и сказали, что понятие женской со-
лидарности тебе чуждо и что ты мне глаза выцарапаешь, если я только по-
пытаюсь посмотреть в чью-то сторону. Правда, они не сошлись в вопросе о
форме выцарапывания глаз. Коля утверждал, что ты сразу все заметишь, но
затаишься и постараешься смоделировать ситуацию таким образом, чтобы я
разочаровалась в поклоннике и у меня отшибло бы желание с ним флирто-
вать. А Юра считал, что это не в твоем стиле. Он сказал, что твое глав-
ное оружие - это убойная прямота, против которой нет защиты. Как против
лома. Коротков спрогнозировал, что ты скорее всего немедленно попыта-
ешься объясниться со мной и раскроешь перед моим изумленным взором всю
глупость и неосмотрительность моего поведения. Так оно и вышло. Я с по-
зором проиграла обед на десять персон. Но зато сделала для тебя полезное
дело.
- Какое?
- Выяснила, кто из твоих друзей-коллег знает тебя лучше других. Нас-
тя...
- Да?
- Мне надо поговорить с тобой. Только я прошу тебя, не надо меня
стесняться. Если ты захочешь мне отказать, сделай это, не раздумывая. Я
понимаю, моя просьба будет выглядеть по-дурацки, и твой отказ будет для
меня совершенно естественным. Я к нему готова.
- Да в чем дело-то? К чему такие длинные подходы?
- Понимаешь, Стасов настаивает на том, чтобы я переехала в Москву. В
общем, он меня почти уломал. Я готова уехать из Питера. Но я должна по-
нимать, что мне делать, переводиться на ту же следственную работу или
плюнуть на погоны и уволиться совсем.
- Совсем уволиться? - недоверчиво переспросила Настя. - А не страшно?
Ты же без пенсии...
- О том и речь. Стасов считает, что я должна сидеть дома и писать
книги. Конечно, это было бы идеальным вариантом, но я все время боюсь,
что каждая законченная вещь - последняя, что у меня больше не будет ни
сил, ни вдохновения, ни таланта, и я больше ничего нового не смогу напи-
сать. Тогда на что я буду жить? Сидеть на шее у Стасова? Меня это кате-
горически не устраивает. Я всю жизнь жила на собственные деньги, мне уже
тридцать пять и менять привычки поздновато. Стасов считает, что я могла
бы работать вместе с ним или в "Сириусе", в управлении безопасности, или
взять лицензию и помогать ему выполнять частные заказы. Но мне хотелось
бы проверить, в состоянии ли я вообще заниматься такой работой.
- Таня, ты же следователь с огромным стажем, - удивилась Настя. - Ка-
кие еще доказательства тебе нужны? Ты такие дела раскручивала!
- Это не совсем то. Быть следователем, процессуальным лицом, офици-
альным представителем системы правосудия, иметь право задавать вопросы и
требовать на них ответы - это далеко не то же самое, что быть детекти-
вом, сыщиком. Вы, оперативники, - существа бесправные. Прости, Настюша,
если я говорю обидные для тебя вещи, но по сути я права, и ты это зна-
ешь. Вы же ни на что права не имеете. Только просить да уговаривать. Все
на доброй воле, по согласию, а если нет - то хитростью, обманом, уловка-
ми. Ну, а когда придется, то и силой. Потому вам преступники много тако-
го рассказывают, чего потом перед следователем ни за что не повторят. Уж
преступники-то лучше всех знают, что сказать следователю "под протокол"
означает дать показания, которые имеют силу, а честно признаться во всем
оперу - ничего не означает. Признанием этим потом только подтереться
можно. И опер будет до седых волос доказывать, что этот преступник ска-
зал то-то и то-то и признался в совершении убийства, а преступник будет
хихикать и говорить, что ничего этого не было, что опер все врет, а если
и было, то он, преступник, просто пошутил. Это у него шутка юмора такая.
Короче, я к тому веду, что психология деятельности у следователей и опе-
ративников совершенно разная, и профессиональные требования тоже разные.
Может быть, я и неплохой следователь, но в качестве детектива никуда не
гожусь. А может быть, и гожусь. Вот я и хочу это проверить.
- Ты хочешь поработать по убийству Широковой?
- Неофициально. Чтобы никому из вас не помешать и ничем не навредить.
В идеале я бы хотела выполнять ваши поручения, а не действовать самосто-
ятельно. Но я понимаю, что твой начальник этого не разрешит.
- А ты настаиваешь на том, чтобы я непременно поставила его в извест-
ность?
- Это тебе решать. Но скрывать бессмысленно, все равно ведь выплывет.
Только лишние неприятности будут.
- Верно, - вздохнула Настя. - Думаю, что Гордеев запретит. Хотя в
этом же ничего плохого нет. Но можно давать тебе такие поручения, чтобы
твое участие никак не обозначилось. Например, под любым предлогом разго-
вориться с жильцами какого-нибудь дома, выяснить, кто из них видел или
знает то, что нас интересует, а потом уже конкретно к этим людям идет
Коля или Юра Коротков, или даже я. И если дело паче чаяния доходит до
Гордеева, свидетель честно говорит, что беседовал именно с этими опера-
тивниками. А про тебя он и не вспомнит.
- Собираешься хитрить?
- Собираюсь. Гордеев - очень хороший начальник и очень хороший чело-
век, но использовать твою помощь он не разрешит. Он инструкции знает и
соблюдает их по мере возможности. Во всяком случае, он их без крайней
нужды старается не нарушать, а труп Широковой - это отнюдь не крайняя
нужда. Вот если выяснится, что ее убили, потому что хотели оказать дав-
ление на самого Стрельникова в связи с какими-то денежными делами, тогда
другое дело. Это уже попахивает организованной преступностью, злоупот-
реблениями, взятками и растратами, тогда убийство Широковой попадает на
контроль к начальнику ГУВД, а то и, не дай Бог, к министру, и в этом
случае ценятся каждые лишние руки и каждый помощник. Тут Гордеев на все
глаза закроет и все разрешит. А пока убийство Широковой - не более чем
труп красивой потаскухи на грязной помойке. Таня, ты считаешь себя кра-
сивой женщиной?
От такого неожиданного поворота Татьяна слегка растерялась и даже не
нашла что ответить.
- Н-не знаю... Вряд ли.
- Плохо. Но ты по крайней мере вышла замуж в третий раз, стало быть,
ощущения собственной непривлекательности у тебя быть не должно.
- А его и нет. Я знаю, что я толстая и у меня много лишних килограм-
мов, но в то же время я знаю совершенно точно, что это еще ни разу не
помешало мне завоевать мужчину, которого я бы хотела завоевать. Это все
чушь про стройные талии и длинные ноги, можешь мне поверить. Это приду-
мали сами мужики и наивно в это верят, а потом страшно удивляются, поче-
му не могут бросить толстую некрасивую бабу, почему от стройных и длин-
ноногих все равно возвращаются к ней и только рядом с ней чувствуют себя
по-настоящему счастливыми. Ты когда-нибудь первую жену Стасова видела?
- Только по телевизору.
- И как она тебе?
- Да что мне-то? - удивилась Настя. - Я же не мужик. Но красивая, ко-
нечно, спору нет. Очень красивая.
- Она намного красивее меня, Настюша. И весит раза в два меньше, и
ноги у нее раза в два длиннее, но женат Стасов все-таки на мне. Так что
никаких комплексов у меня нет, потому что я знаю тайну.
- Тайну? О чем?
- О любви. О том, что удерживает мужчину возле женщины. Я уверена,
что и ты эту тайну знаешь. Поэтому, несмотря на все мои килограммы и бо-
лее чем серьезную профессию, я могу получить любого мужчину, какого за-
хочу. Или какого надо.
При этих последних словах Татьяна подняла глаза и пристально посмот-
рела на Настю.
- Ты хочешь поручить мне Стрельникова?
- Да. Я хочу выяснить, знал ли он о распущенности своей венчанной же-
ны. На допросе у следователя он очень натурально удивлялся и делал вид,
что впервые слышит об этом. Но мы-то с тобой, Танюша, знаем цену и этому
виду, и этому удивлению. Я не верю Стрельникову.
- Почему? Тебя настораживает что-то конкретное? Или просто общие ощу-
щения?
- Ничего конкретного. Он дьявольски красивый мужик, и этого вполне
достаточно, чтобы я ему не верила.
- Настя, - изумленно протянула Татьяна, - ты ли это? Где твоя прос-
лавленная легендарная объективность? С каких это пор ты судишь о людях
по внешности?
- С тех пор, как внешность стала определять характер человека. Мы все
глупы и примитивны, даже самые умные и неординарные из нас. Мы все любим
то, что радует глаз. И красивые дети сызмальства привыкают к тому, что
им ни в чем нет отказа. А это трансформируется в представление о том,
что у них все получается так, как они задумывают. Они хотят новую игруш-
ку - они ее получают. Они хотят быть в центре внимания взрослых и слы-
шать похвалы и ласковые слова - они это получают. Они слишком малы, что-
бы понять, что это не их заслуга. И они вырастают уверенными в себе,
легкими, напористыми, улыбчивыми и энергичными, потому что не боятся
жизни. Чего им бояться, если у них все получается? А уж если им удается
из красивого ребенка превратиться в красивого взрослого, то вообще туши
свет. Этим людям нигде и ни в чем нет препятствий, у них все получается,
им все удается, и их все любят. Ну и представь теперь, какой у такого
человека может быть характер. Представила? Неужели честный и правдивый,
искренний и прямой? Да никогда в жизни. Эти люди готовы идти по трупам,
по чужим несчастьям, они с легкостью ломают чужие судьбы, потому что на
самом деле для них не существует ничего, кроме них самих. У них есть
собственные цели и собственные задачи, собственные стремления и приори-
теты, и все должно быть положено на этот алтарь. А то, что у других лю-
дей точно так же есть цели, задачи, стремления и приоритеты, никакого
значения не имеет. Владимир Алексеевич Стрельников убийственно хорош со-
бой. И поэтому я не верю ни одному его слову. Но это, Танечка, слова,
сказанные следователю Косте Ольшанскому. Я хочу знать, какие слова он
скажет тебе.
- А почему не тебе? Ты считаешь, что я принципиально отличаюсь и от
тебя, и от следователя Ольшанского?
- Да. Ты умеешь заставить людей видеть в себе красавицу. Во всяком
случае, привлекательную женщину. Это всегда обезоруживает таких, как
Стрельников. Стрельниковы полагают, что мир вообще существует только для
красивых людей, а некрасивые - они так, недоразумение природы, недорабо-
точка господа Бога. Таким, как я или Костя Ольшанский, они лгут легко и
не задумываясь, потому что мы, некрасивые, вообще не достойны того, что-
бы выслушивать из их уст правду. С такими, как ты, им сложнее. Я хочу,
чтобы ты, грубо говоря, "поставила Стрельникова раком". Войди с ним в
контакт, придумай легенду, разработай его, заставь сказать, а лучше сде-
лать такие вещи, которые впоследствии сильно затруднят ему процесс
вранья при общении со следователем. Свяжи ему руки.
- Значит, ты уверена, что он знал правду о Широковой?
- Ни в чем я не уверена. Но я хочу знать, как все было на самом деле.
Знать точно, а не полагаться на слова Стрельникова...
- ...которому ты не веришь, - добавила Татьяна.
- Да, которому я не верю. Который слишком красив для того, чтобы я
ему верила, и слишком уверен в себе, чтобы я ему симпатизировала. И во-
обще, Танюша, в моей жизни когда-то была одна душераздирающая история,
после которой красивые мужчины перестали для меня существовать. Я их не
вижу, я их не замечаю. И уж, конечно, я им не верю, это даже не обсужда-
ется.
- Да ладно тебе, - махнула пухлой рукой Татьяна, - Стасов мне расска-
зывал, какой у тебя муж. Не станешь же ты утверждать, что он урод.
- Не стану, - согласилась Настя, включая кипятильник и доставая из
стола чашки, сахар и новенькую, только сегодня наконец купленную банку
кофе "Капитан Колумб", - Чистяков не урод. Он во всех отношениях привле-
кательный мужчина. Но я знаю его с пятнадцати лет, иными словами - двад-
цать один год. Когда мы познакомились, он был рыжим, долговязым, неск-
ладным кузнечиком. И абсолютно гениальным. Из гениального рыжего кузне-
чика он мог впоследствии превратиться в кого угодно, например, в жуткого
конопатого урода, или в роскошного мускулистого двухметрового безмозгло-
го аполлона, или в сутулого сварливого несостоявшегося гения. Значение
имело бы только качество мозгов, а никак не внешние данные. Просто мне
повезло, потому что гениальные мозги он сохранил, а внешность его су-
щественно улучшилась по сравнению с тем, что мы имели двадцать лет на-
зад. Но если бы он стал конопатым уродом, я бы любила его так же сильно.
Тебе чай или кофе?
- Чай. Может, мне пойти погулять? Я, наверное, тебе мешаю.
- Ничего ты не мешаешь, мы с тобой работаем. И кроме того, ждем, ког-
да нам Селуянов что-нибудь умное скажет.
Но до истечения обещанных Селуяновым полутора часов оставалось еще
довольно долго. Настя молча пила крепкий горячий кофе и пыталась расста-
вить по местам те обрывки мыслей, которые сумбурно копошились в ее голо-
ве. Плохо, когда в деле об убийстве не прорисовывается ни одна версия,
объясняющая причину или мотив преступления. Но точно так же плохо, когда
этих версий слишком много. Чем больше версий, тем больше приходится по-
лагаться на интуицию, решая, чему отдать предпочтение, что отрабатывать
в первую очередь, а что оставить на потом. И, соответственно, тем больше
вероятность ошибки. Потому что выбирать первоочередное и определять вто-
ростепенное приходится всегда, когда не хватает людей и времени. А когда
такое было, чтобы их хватало?
Стрельников Владимир Алексеевич. На вечер, когда было совершено
убийство Широковой, имеет алиби, но дохленькое. Коротков сейчас занят
проверкой этого алиби, но попутно нужно ведь еще и мотив доказать. Мотив
у Стрельникова мог быть только один - безудержная и неразборчивая сексу-
альность Людмилы. Но знал ли он о ней? Этим должна заняться Татьяна.
Любовь Сергиенко. Мотив налицо. Алиби нет. За ней постоянно наблюда-
ют, и результаты этого наблюдения говорят о том, что ведет она себя не
так, как ведет себя человек пусть и обиженный, обманутый, но с чистой
совестью. У нее налицо тяжелейшая депрессия, причем поведение резко из-
менилось с момента гибели Широковой. Сергиенко, конечно же, кандидат но-
мер один. Настя припомнила протокол ее допроса, который она прочитала у
следователя Ольшанского:
"ВОПРОС: С какого момента ваши отношения с Широковой стали неприяз-
ненными?
ОТВЕТ: Они только могли бы стать неприязненными. Я всегда прекрасно
относилась к Миле, мне не в чем было ее упрекнуть. Вернувшись из Турции,
я узнала, что она вступила в близкие отношения с Владимиром Стрельнико-
вым, но восприняла это без истерики. После возвращения из-за границы я с
Милой ни разу не виделась.
ВОПРОС: И по телефону не разговаривали?
ОТВЕТ: Нет.
ВОПРОС: Вас не удивила и не оскорбила ситуация, когда двое близких
вам людей фактически обманули вас, предали?
ОТВЕТ: Я была к этому готова. Миле давно нравился Стрельников, она
даже не скрывала этого от меня. А мои отношения с Владимиром Алексееви-
чем в последнее время стали охладевать, я поняла, что перспективы у нас
нет, иначе он давно уже оформил бы развод. Собственно, именно это и под-
толкнуло меня к тому, чтобы уехать на несколько месяцев за границу пора-
ботать. Я хотела привести свои чувства в порядок и дать Стрельникову
возможность сделать то же самое. Так сказать, бархатный разрыв. Я ни ми-
нуты не сомневалась, что после возвращения из Турции вернусь к себе до-
мой, а не к нему. Так было бы проще и естественней. Мила перед возвраще-
нием в Россию навестила меня, это было в июне, и я сказала ей, что все
поняла про себя и Стрельникова и приняла решение больше с ним не жить.
Она в шутку спросила, можно ли считать его свободным? Я ответила, что
пожалуйста, он в полном ее распоряжении. Мне он больше не интересен.
ВОПРОС: Но если все было так, как вы рассказываете, то почему вы не
общались с Широковой после возвращения? Ведь она ваша подруга, а вы, ес-
ли верить вашим же словам, вовсе не были на нее в обиде.
ОТВЕТ: Это не совсем так. То, что случилось, нельзя считать изменой
со стороны Стрельникова и предательством со стороны близкой подруги. Но
это меня, конечно, задело. Знаете, когда расстаешься с человеком, потому
что не можешь больше быть с ним вместе, - это одно, а когда узнаешь, что
он быстро утешился и нашел себе другую, - это совсем, совсем иное, по-
верьте мне; Разумеется, никакой трагедии, но задевает, обижает. Правда,
это быстро проходит, буквально месяц-другой - и все. По опыту знаю.
ВОПРОС: Почему вы не поехали домой, прибыв из Турции, а жили у Томча-
ков?
ОТВЕТ: Ну я же вам объяснила: меня все это задело. Я не хотела пока-
зываться на глаза родителям расстроенная. И потом, я была... Не совсем
здорова. А мои родители такие, что если бы я вернулась из-за границы
больная, разговоров было бы на целый год. Мне проще было отлежаться у
Ларисы Томчак, зализать раны и явиться домой бодрой и веселой, чтобы не
нервировать мать с отцом. Они и без того были изначально настроены про-
тив моей поездки.
ВОПРОС: Чем вы были больны?
ОТВЕТ: Я не готова это обсуждать.
ВОПРОС: Что вы делали в понедельник, 28 октября?
ОТВЕТ: Сидела дома. Дважды выходила погулять.
ВОПРОС: В котором часу?
ОТВЕТ: Днем, часов в двенадцать и примерно до двух, и вечером, с
восьми до полуночи.
ВОПРОС: И где вы гуляли с восьми вечера до полуночи?
ОТВЕТ: По улицам. Дошла пешком до Загородного шоссе, между Загородным
шоссе и Серпуховским валом есть зеленый массив, там походила. Потом по
Серпуховскому валу и улице Орджоникидзе дошла до Ленинского проспекта и
вернулась к себе на улицу Шверника.
ВОПРОС: Вы гуляли одна?
ОТВЕТ: Да, одна.
ВОПРОС: Кто может подтвердить, что вы гуляли именно в это время и
именно по этому маршруту?
ОТВЕТ: Никто. Только родители могут подтвердить, что я ушла около
восьми и вернулась около полуночи..."
Сергиенко жила на улице Шверника. Совсем недалеко от метро "Академи-
ческая". Уж не с Милой ли Широковой она гуляла по улицам и парку? Якобы
гуляла. Потому что она могла встретиться с Милой и куда-то с ней уехать.
А после убийства вернуться домой.
Но если девушки договорились о встрече, то когда? В течение поне-
дельника по телефону? Люба Сергиенко была дома, Мила Широкова - на рабо-
те. Неужели никто в гостинице "Русич" не слышал, как Широкова договари-
вается с Любой? Ну пусть не знали, что она разговаривает именно с Любой,
пусть не весь разговор слышали, но хоть что-то... Хоть слово, хоть обры-
вок слова...
Этим пусть займется Миша Доценко, это его хлеб.
Настя уже собиралась уходить домой, когда позвонил следователь
Ольшанский. Голос у него был недовольный и какой-то растерянный.
- Слушай, Каменская, дело Широковой перестает мне нравиться. По-мое-
му, мы залезли в банку с пауками. Или в клетку со змеями, как тебе
больше нравится.
- Мне никак не нравится, ни с пауками, ни со змеями, я их всех боюсь.
А что случилось, Константин Михайлович?
- Окружение Стрельникова начало менять показания. На прошлой неделе
говорили одно, а выходные прошли - и они городят уже совсем другое. Ты
еще на работе побудешь?
- Да я вообще-то домой собиралась, но если надо...
- Наоборот, не надо. Выходи и иди вниз по Петровке, встречаемся на
углу, где раньше "Товары для женщин" были. Помнишь, где это?
- Помню.
- Вот и ладушки. Я тебя там подберу и довезу до "Семеновской", мне к
теще надо заехать. По дороге поговорим.
В начале ноября в восемь вечера было уже совсем темно, и Настя двину-
лась по Петровке в сторону Кузнецкого моста, внутренне поеживаясь. Она
была ужасной трусихой и темных улиц боялась панически, так как знала со-
вершенно точно, что ни убежать от злоумышленника, ни оказать ему сопро-
тивление не сможет. Тренировки нет, навыков нет, дыхалки хватит только
на три метра. Правда, Петровка - это не окраина, а все-таки центр Моск-
вы, но место вообще-то нехорошее. На параллельной улице, Большой Дмит-
ровке, черт знает что творится по вечерам, несмотря на то, что там гене-
ральная прокуратура России расположена. Кого нынче прокуратурой испуга-
ешь, хоть и генеральной!
Она снова начала мерзнуть, потому что лето кончилось, и теперь ей не
будет тепло до самого мая будущего года. Мимо Насти проезжали красивые
иномарки с красивыми молодыми мужчинами за рулем и красивыми молодыми
женщинами рядом с ними, и она, как всегда в таких случаях, внезапно ис-
пытала острое чувство жалости к ним, молодым, красивым и, как правило,
глупым. В последние два-три года ей не раз приходилось видеть такие вот
красивые сверкающие автомобили, из которых извлекали тела расстрелянных
в упор молодых красивых водителей. Иногда в этой же машине оказывались и
подруги водителей, которые тоже погибали, потому что либо попадали под
шальную пулю, либо машина, оказавшаяся неуправляемой, разбивалась. И
всякий раз Настя представляла себе, как все это было за десять, за пять,
даже за одну минуту до трагедии. По улице ехала красивая блестящая ино-
марка, за рулем которой сидел молодой красивый мужчина, а рядом с ним -
роскошная длинноногая девица. И за тридцать секунд до конца, и за де-
сять, и даже ровно за одну секунду до первого выстрела все выглядело
именно так. И вызывало зависть и тупое дурное стремление непременно до-
биться, чтобы вот так же... и на такой же блестящей иномарке... и чтобы
такая же телка рядом... Глупые. Им не завидовать, их жалеть надо. Потому
что все это куплено на "быстрые" деньги, а где "быстрые" деньги, там
криминал. Если ты очень молод и очень богат, это значит, что ты крутил
деньги слишком быстро, а коль так, то и разборок вокруг этих денег "на-
варилось" слишком много, чтобы ты задержался на этом свете. В наше время
и в нашей стране быть очень молодым и очень богатым означает принадле-
жать к группе повышенного риска. Очень молодые и очень богатые в наше
время и в нашей стране долго не живут.
Настя добрела до угла Петровки и Кузнецкого моста и сразу увидела го-
лубые "жигули" Ольшанского. Нырнув в прогретое нутро автомобиля, она
поспешно захлопнула за собой дверь, чтобы не выпустить наружу тепло, и
тут же скрестила руки на груди, спрятав пальцы под мышками.
- Замерзла, что ли? - удивился следователь. - Температура же плюсо-
вая. Рано еще мерзнуть.
- Мне в самый раз, - пробормотала Настя, стуча зубами. - Вы не обра-
щайте внимания, я сейчас согреюсь.
- Может, налить?
- Д-давайте, т-только чуть-чуть.
Ольшанский достал из "бардачка" крохотную темно-зеленую бутылочку
коньяка "Реми Мартен", явно захваченную из самолета, с какого-нибудь
международного рейса, ловко отвернул крышку и протянул Насте.
- Посуды нет, извиняй. Глотни из горла.
Она терпеть не могла коньяк, даже самый лучший, но признавала, что
для расширения сосудов и избавления от озноба этот напиток вполне приго-
ден, поэтому зажмурилась и сделала один приличный глоток. Ела она в пос-
ледний раз довольно давно, в желудке было пусто, и эффект от единствен-
ного глотка не заставил себя ждать. Пальцы потеплели, мышцы спины перес-
тало сводить судорогой, и по ней уже не бегали омерзительные знобкие му-
рашки.
- Ну как, полегчало?
- Угу. Спасибо, Константин Михайлович. Так что там с окружением
Стрельникова?
- Они все кинулись вытаскивать Сергиенко. То есть я имею в виду быв-
ших заместителей Стрельникова, Томчака и Леонтьева. На прошлой неделе их
жены дружно выгораживали Любу, а мужья ее преспокойненько подставляли. А
сегодня и мужья кинулись вслед за женами. Но, Настасья, тянут они все в
разные стороны. И я, честно тебе скажу, совершенно в этом клубке запу-
тался. По-моему, это и есть их цель - заморочить мне голову и оконча-
тельно меня запутать. Это говорит только о том, что они знают, кто убий-
ца, и пытаются дружно помешать следствию. Стало быть, убийца из их кру-
га.
Всю дорогу до метро "Семеновская" следователь подробно излагал Насте
Каменской расхождения в показаниях свидетелей. Картина получалась
действительно какая-то мутная.
На прошлой неделе Вячеслав Томчак говорил Короткову, а затем и следо-
вателю о том, что у Любы Сергиенко были очень веские основания ненави-
деть свою подругу Милу Широкову. Мила гадко поступила с ней в Турции,
когда исчезла, забрав причитающиеся им обеим деньги за месяц работы и не
заплатив свою долю за жилье. Не говоря уж о том, что воспользовалась
глупой, но вполне типичной мужицкой слабостью и окрутила Стрельникова.
Сегодня при повторном допросе Томчак от всего отказался, сослался на
эмоциональный всплеск, вызванный внезапной гибелью Милы, вследствие чего
он якобы многое додумал, а кое-что и просто выдумал, беседуя с Коротко-
вым и с Ольшанским. На самом деле ничего плохого Люба Сергиенко про свою
подругу не рассказывала. А роман Любы со Стрельниковым был и до ее
отъезда в Турцию на последнем издыхании. Сам факт ее поездки был воспри-
нят всеми, да и на самом деле являлся изящной и необидной формой полного
разрыва. "Я назвал Любашу злопамятной? Да неужели? Ну что вы, это я по-
горячился, это я под влиянием стресса брякнул. Любочка очень мирное су-
щество, она совершенно не переносит конфликтов и всегда старается как
можно быстрее помириться". И так во всем. Все с ног на голову. Или с го-
ловы на ноги? Черт его разберет, когда он врал, а когда говорил правду.
Геннадий Леонтьев вел себя в точности так же, как Томчак, с той
только разницей, что подробностей о пребывании Любы в Турции он с самого
начала практически не знал, поэтому эту часть собственных показаний ему
опровергать не пришлось.
Жена Томчака Лариса и жена Леонтьева Анна ни слова не произнесли про
конфликт Сергиенко и Широковой, случившийся в Турции, зато очень много
говорили о распущенности Широковой и о том, что Стрельников вряд ли стал
бы это терпеть. Они тоже утверждали, что Сергиенко не была раздавлена
известием о венчании бывшего любовника и подруги. Расстроена, конечно,
задета, не без этого, но, знаете, точно так же женщина может быть
расстроена, когда покупает без примерки юбку, а дома обнаруживает, что
она ей мала в бедрах. В таких ситуациях даже не знаешь, от чего больше
расстраиваешься, от того, что в новой юбке не пойдешь завтра на работу,
или от того, что, оказывается, поправилась. Неприятно, но отнюдь не
смертельно. Отнюдь.
Жены и мужья расходились в своих предположениях относительно того,
кто же мог убить Милу Широкову. Мужья никаких соображений на этот счет
не имели, а жены считали более чем вероятным, что это сделал Стрельни-
ков.
Но все они в один голос отвергали возможность того, что Людмилу Широ-
кову убила Люба Сергиенко. И показания давали соответствующие.
- Константин Михайлович, а ни у кого в показаниях не выплыла фигура
официальной жены Стрельникова?
- Ты про Аллу Сергеевну? Да нет пока. Сам жду не дождусь. Молчат, как
сговорились. Вы-то сами с ней работаете?
- Конечно. Интересная она дама, доложу я вам. Алла Сергеевна
Стрельникова - директор Дома моделей. Несколько лет назад у нас было
убийство манекенщицы из этого Дома моделей. Тоже, между прочим, задуше-
на. Мы одного убийцу под суд отдали, но все время у нас подозрение было,
что он действовал все-таки не один. Он, конечно, не раскололся, сообщни-
ка не выдал, пошел под статью в гордом одиночестве, но подозрения у нас
остались.
- И что, подозрения были насчет Стрельниковой?
- Ага. Эта особа очень не любит, когда у нее отнимают деньги, которые
она уже мысленно положила в свой карман. Смерть манекенщицы позволила
Алле Сергеевне положить в карман изрядную сумму, потому что так был сос-
тавлен контракт. Она сама его составляла, и девушка его подписала, пото-
му что была глупой и неопытной. А сейчас, Константин Михайлович, у нее
отнимают деньги, которые ей ежемесячно давал Стрельников. Вам, может
быть, это неизвестно, но все время после ухода от жены Владимир Алексее-
вич Стрельников обеспечивал ее более чем щедро. Подозреваю, что Люба
Сергиенко этого не знала. А Мила Широкова узнала. И я думаю, что она
потребовала от Стрельникова прекратить жить на два дома и вообще как
можно скорее оформить развод и зарегистрировать новый брак. Это Алле
Сергеевне могло совсем не понравиться. Одно дело считаться мужней женой
и получать ежемесячно хорошие деньги, не имея хлопот с приготовлением
обедов, мытьем посуды и стиркой носков и сорочек, и при этом вести свою
личную жизнь по собственному усмотрению, и совсем другое - считаться
разведенной и не иметь денег. Это уже несколько иные ощущения.
- Ладно, Настасья, подождем, раз вы за Аллой присматриваете, то нику-
да она не денется. Допросить ее я всегда успею. Пока что прижать мне ее
нечем, а проводить формальный допрос и попусту воздух сотрясать мне не
хочется. Где она была в вечер убийства?
- А нигде.
- То есть?
- Никто не знает. В приватной беседе с обаятельным Коротковым Алла
Сергеевна Стрельникова заявила, что в тот день была сначала на работе, а
потом дома, вечер провела со своим другом, имя, правда, назвать отказа-
лась, но установить данные ее постоянного любовника было нетрудно, это ж
не бином Ньютона. Так вот, ЭТОТ любовник в тот вечер у нее не был. Весь
вопрос в том, нет ли у нее другого сердечного друга, или даже нес-
кольких, про запас.
- Настасья, а тебе не кажется, что алиби Алле Сергеевне вообще не
нужно?
- Кажется. Вы хотите сказать, что алиби нужно ее любовнику, и она
старательно его создает. Да?
- Ну что-то в этом роде я и хотел сказать. Даже если допустить, что
она решила устранить не в меру оборотистую Широкову, не сама ведь она
кинулась ее душить, правда же? А вот любовника своего вполне могла на
это дело навострить. Кстати сказать, любовничек мог даже оказаться более
заинтересованным в устранении Широковой, чем сама Алла.
- Это вы бросьте, - решительно сказала Настя. - Для того чтобы вы
оказались правы, любовник Стрельниковой должен быть юным наркоманом или
каким-нибудь придурком с каким-нибудь придурочным хобби, на которое он
денег заработать не может, а жить без него тоже не хочет. Тогда ему
деньги, ежемесячно отстегиваемые Стрельниковым, очень даже нужны. У Аллы
Сергеевны любовник совсем не такой. Ему стрельниковские деньги - как ли-
се незрелый виноград, он купюры лопатой гребет. Другое дело, что, может
быть, Алле Сергеевне он не очень-то нравится. Она, вполне вероятно,
предпочитает что-нибудь помоложе и постройнее, а на это обычно уходит
очень много денег. Очень много, Константин Михайлович.
Они подъехали к зданию метровокзала на станции "Семеновская", и
Ольшанский остановил машину.
- Ты так и не придумала никакого объяснения насчет голубой краски на
туфлях Широковой? - спросил он на прощание.
- Нет. Ума не приложу, что она могла нести в руках такое тяжелое.
Экспертиза еще не готова, но Олег Зубов на двести процентов уверен, что
общий вес должен быть никак не меньше ста трех килограммов.
- Черт знает что, - буркнул следователь. - Голову тут сломаешь с ва-
шими трупами.
Он резко тронул автомобиль и скрылся за поворотом.
Стрельников всегда спал крепко, и разбудить его могли, как правило,
только будильник или телефон. На все остальные звуки он обычно не реаги-
ровал. Но в эту ночь, в ночь после похорон Милы, он внезапно проснулся и
даже не сразу понял, отчего. Что-то его разбудило. Впрочем, что может
разбудить ночью после ТАКОГО дня? Нервы, конечно, что же еще.
Он повернулся в постели, протянул руку за часами со светящимся ци-
ферблатом. Четверть четвертого. Владимир Алексеевич собрался было повер-
нуться на другой бок и снова закутаться в одеяло, когда до него донесся
совершенно отчетливый звук. По квартире кто-то ходил.
"Мила!" - собрался было в ужасе крикнуть он. В эту секунду Стрельни-
ков готов был поверить в то, что души умерших и их призраки возвращаются
в свои дома, к своим любимым. Звуки застряли в горле, раздался только
невнятный хрип. Шаги послышались снова, они приближались к двери той
комнаты, где спал Стрельников. Ему стало страшно. Кто это? Вор? Глупос-
ти, воры приходят в отсутствие хозяев. Хотя если у этого вора была хоро-
шая наводка, он мог рискнуть и прийти именно сегодня. После похорон бы-
вают поминки, а на поминках главные действующие лица имеют обыкновение
много пить. И после этого крепко спят.
Владимир Алексеевич пожалел, что не имеет привычки класть оружие на
ночь под подушку. Пистолет у него был, и разрешение было, но лежал ствол
в письменном столе. Конечно, если бы ночью кто-то позвонил в дверь,
Стрельников вышел бы в прихожую вооруженным, это несомненно. Но к тому,
что злоумышленник проникнет в квартиру самостоятельно, он почему-то го-
тов не был.
Стрельников сел на диване и собрался было уже спустить ноги на пол,
чтобы на цыпочках подойти к столу и взять пистолет, когда дверь распах-
нулась и в проеме возникла неясная фигура. Как ни напрягал глаза
Стрельников, он не мог различить лица, да к тому же и напуган он был из-
рядно.
- Не спишь, - прошелестел голос. - Это хорошо. Значит, грехи тебе
спать не дают. Души невинно загубленные над тобой витают, не отпускают
тебя.
- Кто ты? - с трудом сумел выдавить Стрельников.
Он потянулся к выключателю, собираясь включить бра над головой, но
только сухие щелчки доносились до него. Свет так и не вспыхнул.
- Не трудись, грешник, - продолжал шелестеть голос, - там, где я, там
света нет. Ты хочешь видеть мое лицо? А разве ты хотел видеть лица тех,
кого ты уничтожал и разрушал? Страшный грех на тебе, Владимир, и не ис-
купить тебе его никогда. До самой смерти будешь ты нести крест за невин-
но убиенную Людмилу, рабу Божию.
Стрельников наконец справился с собой и сумел разорвать сковавшее его
оцепенение. Одним прыжком выскочив из постели, он молнией подлетел к
темной безликой фигуре, собираясь вцепиться в горло ночного гостя, но
внезапно был откинут назад мощным ударом. Гость не был призраком. Совсем
напротив. Это была поистине гора мышц, железных и вполне осязаемых.
Хлопнула дверь. И в квартире снова воцарилась тишина.