 |
|
 |
Глава 2
КАМЕНСКАЯ
Леонид Сергеевич Дегтярь, основатель и художественный руководитель
музыкальной студии киноконцерна "Сириус", уже слышал о случившейся тра-
гедии и потому живо и охотно откликнулся на Настину просьбу встретиться
и поговорить. Уже несколько дней его мучил радикулит, и он, долго изви-
няясь и оправдываясь, предложил ей приехать к нему домой. Жил он в той
же части Москвы, что и сама Настя, и около девяти часов вечера в суббо-
ту, 16 сентября, она переступила порог его большой и очень своеобразной
квартиры.
Леонид Сергеевич, замотанный от шеи до бедер в теплые пуховые платки,
выглядел глубоким старцем, хотя Настя, наведя о нем предварительные
справки, знала, что ему всего пятьдесят два года и в "хорошем" состоянии
он прекрасно ходит на лыжах и с удовольствием играет в волейбол. Едва
войдя в квартиру, Настя услышала знакомые с детства звуки увертюры к
"Травиате". Она тут же вспомнила, что, изучая утром программу телевиде-
ния, отметила галочкой фильмспектакль, который должен был идти по петер-
бургскому каналу примерно в это время, и от души пожалела, что теперь
придется его пропустить. А ей так хотелось послушать. Впрочем, может
быть, не все еще потеряно: раз хозяин квартиры тоже включил телевизор,
значит, и ему это интересно. Авось удастся хоть краем уха...
- Проходите, пожалуйста, - сделал гостеприимный жест Дегтярь. - Я
прошу прощения, сейчас я включу видеомагнитофон, чтобы записать "Травиа-
ту", пока мы будем с вами беседовать. Потом послушаю.
- А на две кассеты нельзя записать? - вырвалось вдруг у Насти против
ее воли. Она даже сообразить не успела, что делает, а язык сам произнес
эти слова.
Леонид Сергеевич бросил на нее удивленный взгляд и шаркающей походкой
направился в комнату.
- Разумеется, можно и на две. Вы тоже любительница? Или интересуетесь
просто так, по службе?
- Нет, не по службе. Я люблю оперу, а "Травиату" особенно.
Дегтярь подключил параллельно два магнитофона, вставив в них кассеты,
и повернулся к Насте:
- Почему именно "Травиату", позвольте спросить? Музыка красивая?
В его тоне Настя уловила легкую издевку настоящего меломана и знатока
над поверхностной дилетанткой. Конечно, оперу по-настоящему знают сейчас
немногие, куда уж тут работнику милиции. Но "Травиату", по крайней мере
по названию, знают практически все. Поэтому сказать, что любишь эту опе-
ру, это все равно что сказать: "Я очень люблю Пушкина, особенно "Евгения
Онегина".
- На самом деле я люблю "Травиату" и "Пиковую даму", - улыбнулась
Настя. - Потому что они - про жизнь, про настоящие трагедии, про любовь
и смерть. Про живых обыкновенных людей, проще говоря. А не про королей,
принцесс, злых волшебников и переодетых героев. Что же касается музыки,
то в этой части мне больше нравится "Трубадур" и "Битва при Леньяно". Но
это дело вкуса, конечно.
- Да? - внезапно оживился Леонид Сергеевич. - Забавно, ну надо же,
как забавно...
- Что вас так позабавило? - насторожилась Настя.
- Именно из-за "Трубадура" и произошел скандал между Алиной Вазнис и
Зоей Семенцовой...
... Музыкальная студия киноконцерна "Сириус", помимо клипов с хитами,
взялась снимать видеофильмы-оперы. Фильмы эти предназначались для узкого
круга настоящих меломанов, которые не удовольствуются тем, что возьмут
кассету в прокате и один раз ее прокрутят, а будут покупать их, чтобы
слушать постоянно. Кассеты эти были очень дорогими, но дело себя окупа-
ло. Для фильма подбирались хорошие актеры, делались отличные декорации,
много снимали на натуре, а озвучание шло при помощи официальных или пи-
ратских записей знаменитых певцов и самых лучших оркестров. Хорошо из-
вестно, как трудно подобрать молодого стройного тенора или юную прелест-
ную сопрано, чтобы и вокальное, и драматическое мастерство их украсило
фильм. Великий Карузо был маленьким и толстым. Лучшее современное сопра-
но мира - Монсеррат Кабалье, но она же в экран не влезает. Паваротти -
тучен, Каррерас - строен, но мал ростом. Стройный и высокий Доминго при
любом гриме не сойдет за молодого. А заставить истинного знатока приоб-
рести кассету можно только вокалом мирового класса. Поэтому приходилось
комбинировать.
Алина Вазнис начала подрабатывать в студии сначала на эпизодах, потом
ей доверили роли второго плана. Полина в "Пиковой даме", Амнерис в "Аи-
де", Алиса в "Лючии ди Ламмермур". После того как удалось записать "Тру-
бадура", поставленного в "Метрополитен Опера" с Лючано Паваротти и Ми-
реллой Френи, Дегтярь задумал сделать и этот фильм. На центральную женс-
кую роль молодой красавицы Леоноры пригласили пробоваться Алину Вазнис,
а на вторую женскую роль, старой цыганки Азучены, - Зою Семенцову. Зое
было уже хорошо за сорок, от неумеренного употребления алкоголя внеш-
ность ее давно потеряла свежесть, и на роль старой цыганки она подходи-
ла, как говорится, "более чем". И вдруг, как гром среди ясного неба, к
Дегтярю заявилась Алина Вазнис и сказала такое, от чего у Леонида Серге-
евича искры из глаз посыпались.
- Я хочу играть Азучену, - заявила девушка.
- Чего ты хочешь играть? - переспросил худрук, он же режиссер "Труба-
дура", решив, что ослышался.
- Я хочу играть Азучену, - повторила Алина.
- Ты больна? У тебя голова не в порядке? Какая Азучена? Это старая
цыганка, прочти либретто, если не знаешь. Ее будет играть Зоя.
- Я читала либретто, и поэтому хочу играть Азучену. А Леонору я иг-
рать не буду. Она мне неинтересна. Любит одного и, чтобы не выходить за-
муж за другого, готова принять постриг и уйти в монахини. А когда люби-
мому предстоит умереть, выпивает яд, чтобы не пережить его. Цельный ха-
рактер, все просто, как пряник. Что тут играть-то?
- Вот это и играть, цельный характер. Я не понимаю, чего ты хочешь, -
развел руками Леонид Сергеевич.
- Мне неинтересно играть Леонору, - упрямо повторила Алина. - Отдайте
мне Азучену.
- Но я не понимаю...
- Знаете, мне трудно рассказывать.
Я лучше напишу вам трактовку роли, и вы сами убедитесь.
На следующий день она принесла Дегтярю несколько листков, исписанных
четким крупным почерком. Прочтя их, режиссер был сильно озадачен.
Действительно, Алина увидела в образе старой цыганки то, что обычно про-
ходило мимо глаз, по крайней мере, ТАКОЙ трактовки он нигде не встречал.
И тут же представил себе, как можно все это передать при помощи изобра-
зительного ряда... Картина получалась заманчивой, и фильм при таком под-
ходе обещал быть неординарным, не просто очередной "картинкой", иллюст-
рирующей лучшие голоса мира, а полным драматизма и истинной трагичности.
Но если отдать роль Азучены молодой Вазнис, то возникает сразу два воп-
роса. Кто будет играть Леонору? И что делать с Зоей Семенцовой, уже про-
шедшей пробы и утвержденной на роль? Ну, положим, замену самой Алине
найти можно, молодых красивых актрисулек - пруд пруди. Ведь Алина, в
сущности, права, роль Леоноры совсем не сложная. А вот Зоя...
С Зоей Семенцовой все обстояло куда сложнее. Она пережила страшную
трагедию, попав в автокатастрофу вместе с мужем и дочерью. В живых оста-
лась только она. Выйдя из больницы, она начала пить "по-черному", и с
крепких профессиональных актрис второго плана быстро скатилась до "эпи-
зодниц", а потом и вовсе сидела без работы. С ней не хотели связываться,
зная ее алкогольную ненадежность и истеричность. Потом Зоя долго лечи-
лась и вроде бы выправилась. Азучена была первой ролью, которую ей дове-
рили после долгого перерыва. Доверили с опаской, после ее многочисленных
просьб и заверений, что теперь она "в порядке". Зою жалели, да и актри-
сой она была очень неплохой. И как теперь отнять у нее роль, которую она
с таким трудом, путем таких унижений вымолила себе? Как сказать ей, что
Азучену она играть не будет? В "Трубадуре" есть еще только одна женская
роль, совсем уж "эпизодная", но она для молодой женщины. Зоя на эту роль
ну никак не "катит".
Короче, скандал был ужасный. Зоя орала как резаная, грозилась "уда-
вить эту соплячку", плакала, умоляла, чуть не в ногах валялась. Ведь это
был ее шанс доказать, что она снова может работать. И этот шанс у нее
отобрали. Причем как отобрали! Утвердили на роль, а потом передумали.
Слухи-то какие пойдут, пересуды! После этого уже ни один режиссер ей ни-
чего не предложит. Будут думать: что эта алкоголичка еще вытворила, что
ее с роли сняли? Нет уж, от греха подальше с ней связываться.
В общем, Азучену сыграла Алина Вазнис, и это получилось действительно
здорово. Фильму сделали грамотную рекламу, и все кассеты вмиг разошлись,
пришлось дважды дополнительно тиражировать.
После "Трубадура" Дегтярь решил ставить "Риголетто", использовав из-
вестную запись с Марио дель Монако и Раиной Кабаиванской. И пригласил
Алину сыграть, естественно, Джильду, в глубине души ожидая, что она сей-
час опять что-нибудь выкинет, например, скажет, что Джильда ей неинте-
ресна, а вот совсем небольшую роль Маддалены она с удовольствием сыгра-
ет. Но Алина и тут повела себя неожиданно, не произнеся ни слова о Мад-
далене.
- Я с удовольствием буду играть Джильду, - заявила она. - Но только
так, как я ее понимаю, а не так, как всегда было принято.
- И как же это? - подозрительно спросил Леонид Сергеевич.
- Ну... Мне трудно объяснять, я лучше напишу.
И написала. В общем, с "Риголетто" история получилась такая же, как и
с "Трубадуром". Кассеты нарасхват, и три дополнительных тиража...
- А что Семенцова? - вернулась Настя к интересовавшей ее теме.
- Да ничего. Почти все время в простое. После того случая с Азученой
снова начала пить, потом снова лечилась... Недавно ее пробовали на эпи-
зод, но неудачно. Не взяли. Но Алину она с тех пор ненавидела жутко. Что
ж, ее можно понять.
- Леонид Сергеевич, а вас не удивляло, что свои трактовки Алина не
могла объяснить, а приносила вам в письменном виде?
- Что вы имеете в виду? Что кто-то за нее все это сочинял? Да нет,
уверяю вас. Алина действительно была, как бы это помягче выразиться...
гигантом мысли, но не гигантом речи. Вот так приблизительно, если вам
понятно, что я имею в виду. Она очень плохо говорила, речь была совер-
шенно не развита. Память у нее была отличная, роли учила легко и произ-
носила тексты без запинки, но вот собственные мысли выразить - это всег-
да было для нее проблемой. Как будто ступор какой-то на девочку находит,
мямлит что-то, слова повторяет, фразу до конца выстроить не может, чтобы
подлежащее не потерять. Очень плохо говорила. А вот письменная речь -
отменная. Знаете, это довольно часто встречается, правда, как правило, в
обратном варианте. У человека может быть прекрасная, яркая, образная
речь, а как дело доходит до бумаги и ручки - куда только все девается?
Сухие, казенные фразы, читать тошно. Но у Алины было наоборот. Да вы мо-
жете сами убедиться, у меня сохранились ее записи по Азучене и по
Джильде. Хотите, я вам дам их почитать?
- Конечно, Леонид Сергеевич. Большое вам спасибо. Вы вообще хорошо
знали Алину?
- Как вам сказать... Она снималась у меня на протяжении трех лет, по-
ка ее Андрюша Смулов не забрал. Тому уже года четыре будет. В эти четыре
года я видел ее часто, все-таки в одном объединении работаем, а общались
мы с ней мало. Но я вам скажу откровенно, рядом с Андрюшей она очень вы-
росла как актриса. В ней была бездна таланта, но... Тут как с устной
речью. Что-то все время ей мешало раскрыться полностью. Ресурс, я
чувствовал, огромный, а заперт в чулане, и как открыть замок - она не
знает. Такое впечатление, что она стеснялась публики. Съемки в павильоне
всегда проходили отменно, а вот как только выйдем на натуру - все, ко-
нец. Алина как замороженная. В павильонето все свои, а на натуре почти
всегда толпа любопытствующих собирается. Андрей сумел с этим справиться,
честь и хвала ему. Бился он с ней долго, но у него получилось. Такая
актриса погибла! И только-только самый расцвет у нее начался... Андрюшу
жалко безумно. Он ведь не только любил ее, она была ЕГО актрисой. Без
Алины он уже ничего толкового снять не сможет, и это сейчас, когда у не-
го второе дыхание открылось... Жаль.
Он пододвинул Насте пепельницу.
- Курите, не стесняйтесь, я же вижу, как вы мучаетесь, все на пе-
пельницу посматриваете. Меня дым не раздражает.
Настя благодарно кивнула и с наслаждением закурила. Ей нравилось си-
деть здесь, в этой квартире с выломанными перегородками между комнатами,
превращенной в один большой зал, со стенами, увешанными фотографиями
знаменитых музыкантов и певцов. Краем уха она слышала бессмертную музыку
Верди, и уходить отсюда ей не хотелось, хотя приличия требовали сворачи-
вать визит - шел одиннадцатый час.
- Расскажите мне о Зое Семенцовой, - попросила она Дегтяря.
- Что вам рассказать? Вас, как я понимаю, интересует вопрос, могла ли
она убить Алину?
- Вы очень прямолинейны, Леонид Сергеевич.
- А вас это пугает? Так вот, я отвечу вам: да, могла. По состоянию
души, психики, если вам так больше нравится, - могла. Вполне. А по физи-
ческим данным - вряд ли. Алина, конечно, не баскетболистка, но и не кро-
ха, она - нормального женского среднего роста, примерно метр шестьдесят
девять. Это я еще с тех пор, как снимал ее, помню. И весила она килог-
раммов шестьдесят пять - шестьдесят восемь. А Зоя - маленькая, худющая,
как большинство пьющих, ножки как палки, ручки как спички. Застрелить -
да, отравить - тоже да. Но не задушить.
- А если предположить, что Алина Вазнис была в бессознательном сос-
тоянии? Спала, пьяна, в обмороке?
- Ну тогда конечно, - развел руками Дегтярь. - А что, есть данные,
что она умерла, находясь в бессознательном состоянии?
- Пока нет, - призналась Настя. - Результаты вскрытия будут только
завтра. Это я так спросила, на всякий случай. И что же, вы полагаете,
что Семенцова столько лет копила обиду? Ведь тогда, пять лет назад, ее
обида и ненависть были, наверное, намного острее, чем сейчас? Почему же
не тогда? Почему именно теперь?
- Э-э, голубушка, вот именно что теперь. В этом-то весь и фокус, что
теперь, когда Алина на взлете, когда на небосклоне маячит всемирная из-
вестность. Когда она из подающей надежды стала звездой. Вот тут-то самая
острота и начинается. Уснувшая ненависть оживает. Чаю хотите?
- Да неудобно мне, Леонид Сергеевич, уже поздно, вы нездоровы, а я
вас мучаю. Мне, наверное, уже пора оставить вас в покое, хотя вопросов у
меня осталось еще много.
- А вы не стесняйтесь, - улыбнулся Дегтярь. - Я сейчас один, жена с
внуками и собакой на даче, так что вы никого не обеспокоите. И потом,
если вы сейчас уйдете, то как же "Травиата", которую вы якобы любите?
Он лукаво подмигнул и рассмеялся.
- Давайте уж запишем ее до конца, заберете кассету, потом как-нибудь
при случае вернете мне чистую взамен этой.
- Тогда спросите меня снова, хочу ли я чаю, и я честно вам признаюсь,
что хочу кофе.
Насте чем дальше, тем больше нравился этот скрюченный радикулитом че-
ловек, и его предложение задержаться она восприняла с радостью. Однако
как же она будет возвращаться домой так поздно? Анастасия Каменская вов-
се не была храброй и отчаянной, какими принято рисовать работников уго-
ловного розыска. И темных улиц она боялась точно так же, как любая дру-
гая женщина тридцати пяти лет, может быть, даже чуть больше, потому что
сводки происшествий читала ежедневно, а вот быстро бегать и метко стре-
лять не умела совсем. И тут в голову ей пришла неожиданная мысль.
- Леонид Сергеевич, у вас есть телефон вашего начальника службы безо-
пасности?
- Владислава Николаевича-то? Обязательно. У каждого сотрудника "Сири-
уса", вплоть до уборщицы, есть номер, по которому можно с ним связаться
в любое время суток. Сотовая связь.
- Позвоните ему, пожалуйста, я хочу с ним поговорить.
СТАСОВ
Он ехал домой усталый и злой, потратив несколько часов на выяснение
того, где вчера поздно вечером шлялась непутевая жена шефа. Узнал он
совсем немного, и это ему не нравилось. С утра Ксения была дома часов
примерно до двух, потом пила кофе в баре Киноцентра. Ну, наверное, пила
она не только кофе, во всяком случае, видели ее там часов до пяти при-
мерно. Потом - провал до без четверти восемь, когда она встретилась со
своей приятельницей возле станции метро "Красные ворота", чтобы взять у
той очередной рецепт на транквилизаторы. Приятельница работала в психо-
неврологическом диспансере и снабжала Ксению рецептами, которые выписы-
вал по ее просьбе знакомый врач. Встреча была назначена на девятнадцать
тридцать, но Мазуркевич, как водится, опоздала примерно минут на пятнад-
цать. И после этого - снова провал, уже до ее возвращения домой в пять
минут четвертого утра.
Тело Алины Вазнис было найдено со следами удушения, но Стасов слишком
долго работал в уголовном розыске, чтобы схватиться за одну версию и не
замечать других. Сразу же после получения информации о встрече Ксении с
приятельницей из диспансера он связался с Мазуркевичем и попросил прове-
рить сумочку супруги. Ни рецепта, ни купленных по нему лекарств в сумке
не оказалось. В тумбочке возле кровати, в спальне, новых упаковок тоже
не обнаружилось. Конечно, все это ничего не доказывало, мало ли где Ксе-
ния могла хранить рецепт и лекарства. Может, она использует рецепт в ка-
честве книжной закладки, а таблетки носит в кармане. Но все-таки,
все-таки... А что, если выяснится, что Алину Вазнис отравили? Правда,
таблеток для этого нужна хренова туча, но кто сказал, что у Ксении их не
было? Девка из диспансера долго упиралась, но призналась все-таки, что
один рецепт был на 50 таблеток, другой - на 30. А причина убить Алину
Вазнис у Ксении Мазуркевич была, и еще какая! Вот черт, невезуха.
Стасов свернул с Садового кольца на Брестскую улицу, и в это время
заверещал телефон.
- Владислав Николаевич, это Дегтярь беспокоит, из музыкальной студии,
- послышался в трубке неуверенный голос. - Ничего, что я так поздно?
- Ничего, я еще не дома. Что у вас случилось, Леонид Сергеевич?
- У меня тут... В общем, в гостях как бы... Сотрудник уголовного ро-
зыска, Каменская Анастасия Павловна. Она хочет с вами переговорить.
- Давайте.
Каменская. Стасов много слышал о ней, когда работал на Петровке. Слы-
шал всякое, и удивленно-восхищенное, и откровенно грязное. Что будто
мозги у нее работают как компьютер, и усталости не знает, и память фено-
менальная. И что она - любовница начальника отдела по борьбе с тяжкими
насильственными преступлениями, что не работает наравне со всеми, все в
основном в кабинетике посиживает да кофеек попивает. И будто лапа у нее
волосатая есть в Министерстве, в главке, не кто иной, как сам генерал
Заточный, человек влиятельный и могущественный. Уж спит там она с ним
или не спит - вопрос третий, а вот то, что видели их вместе рано поутру
прогуливающимися по парку, да чуть ли не под ручку, - это было. Каменс-
кая...
- Добрый вечер, - донесся из телефонной трубки приятный низкий голос.
- Это Каменская.
- Добрый, - хмуро откликнулся Стасов. - Чем обязан?
- Убийством, чем же еще, Владислав Николаевич. Я могу с вами встре-
титься?
- Когда?
- Чем скорее, тем лучше. Можно прямо сейчас.
- А на часы вы смотрите или пренебрегаете такой ерундой? - сердито
поинтересовался он. - У меня ребенок дома один.
- Извините, - мягко сказала она. - Я не знала. Если так, то назначьте
мне удобное для вас время.
- Завтра в десять утра вас устроит?
- Спасибо. Завтра в десять. Где?
- В "Сириусе". Я предпочитаю официальную обстановку.
- Хорошо. Еще раз прошу извинить меня. Всего доброго.
Стасов вырулил на Сущевский вал и погнал машину в сторону Савеловско-
го вокзала. На душе после разговора с Каменской остался неприятный оса-
док. Может, зря он так? Лилей прикрылся, как квочка-служащая, которая
никогда не остается поработать сверхурочно, дескать, дети у нее, и хоть
трава не расти. А почему бы ему и не встретиться с Каменской? Убудет от
него, что ли? Устал? Так ведь и она не отдыхает. Неужели ему хватило
всего четырех месяцев, прошедших с момента его увольнения на пенсию,
чтобы забыть своих бывших коллег? Перестать им сочувствовать? Стать рав-
нодушным?
Он набрал номер своего домашнего телефона, будучи уверенным, что Лиля
все равно еще не спит. Так оно и оказалось, дочка сняла трубку после
первого же гудка.
- Ты почему не спишь?
- Но завтра же воскресенье...
- Ладно, читай, я сегодня добрый. Кстати, что ты читаешь?
- "Анжелику".
- Тебе рано еще. Читай лучше Конан Доила.
- Я про Шерлока Холмса уже все прочитала.
- Ну про любовь почитай, у него и про любовь есть, например "Открытие
Рафлза Хоу".
- "Анжелика" тоже про любовь, - возразила Лиля.
- Тебе рано, - категорически отрезал Стасов. - Закрой и поставь на
место.
- Ну папа...
- Все, котенок. Не обсуждается. Ты поела?
- Да, бульон и сосиски с салатом.
- Молодец. Не скучаешь?
- Не очень.
- Не боишься?
- Нет. А ты скоро придешь?
- Видишь ли, у меня есть еще одно дело, но если ты очень хочешь, я
отложу его до завтра и приеду сразу же.
- Что ты, папа, не откладывай. Со мной все нормально.
- Ладно, тогда еще немножко можешь почитать и ложись.
Стасов по достоинству оценил деликатность своей дочери, тем более что
в деликатности этой была изрядная доля детской хитрости. Пусть отец за-
нимается своими делами, зато она сможет еще почитать про Анжелику не со-
рок минут, а целых два часа. Если не уснет, конечно.
Он вздохнул и снова набрал номер, на этот раз номер Дегтяря.
- Леонид Сергеевич, Каменская еще у вас?
- Да, передаю ей трубку.
- Вот что, - сказал Стасов, услышав ее глуховатое "Да, Владислав Ни-
колаевич". - Если вы не передумали, мы можем встретиться сейчас.
- Спасибо.
- Выходите из дома через двадцать минут, я подъеду.
- Спасибо, - повторила она.
- Пока что не на чем, - буркнул Стасов.
Через двадцать минут он подъехал к дому, где жил руководитель музы-
кальной студии, и сразу увидел высокую худощавую фигуру в темной куртке
и джинсах. Он напряг память, но так и не вспомнил, как выглядит Каменс-
кая, которую он видел в коридорах Петровки, наверное, сотни раз. Она
открыла дверь и села вперед, рядом с ним. Стасов включил свет в салоне и
сразу же вспомнил ее. Да, конечно, это она, белесая, невзрачная, с длин-
ными стянутыми на затылке волосами. Интересно, как у нее с мужиками?
"Небось старая дева", - подумал он.
- Добрый вечер, меня зовут Анастасия, можно просто Настя и на "ты".
- Владислав. Можно Влад или Стае, как больше нравится.
- А Слава?
- Тоже годится, - улыбнулся Стасов. - И, разумеется, тоже на "ты".
Ему вдруг стало легко и спокойно. Он сразу понял, что никакая она не
любовница полковника Гордеева. И вообще ничья она не любовница в том
смысле, какой принято вкладывать в это слово, когда говорят о служебных
отношениях. И если ее что-то и связывает с самим генералом Заточным,
пусть даже и интим, то за этим стоит что-то совсем другое. Не просто
постель для удовольствия, а интеллектуальное партнерство и дружеская
симпатия. Женщины с такой внешностью и такой манерой держаться не бывают
просто любовницами, уж это-то Стасов знал совершенно точно. А то, что
гадостей много про нее говорят, свидетельствует лишь о ее достоинствах.
Не обсуждают только тех, кто ничего из себя не представляет.
- Куда едем? - спросил он, разворачивая машину.
- На Щелковское шоссе.
- А там что?
- А там я живу. Если ты не возражаешь, мы поднимемся ко мне, выпьем
чаю и поговорим.
- Слушай, я тебя сегодня уже спрашивал, смотришь ли ты на часы хотя
бы иногда. Смотришь?
- Угу, - кивнула Настя. - Смотрю и вижу, что до утра остается все
меньше и меньше времени, а вопросов у меня возникает все больше и
больше. А мне к утру надо иметь хотя бы минимально четкое представление
о ситуации.
- Ты что, совсем не спишь по ночам?
- Сплю, еще как сплю. Но могу и не спать, если есть о чем подумать.
Сверни налево, дворами проедем, так ближе получится.
Было уже больше половины двенадцатого, когда они поднялись в лифте на
девятый этаж. Открывая дверь, Каменская вдруг начала хохотать.
- Ты что? - оторопел Стасов.
- Знаешь, я сегодня уже во второй раз принимаю дома постороннего муж-
чину, в то время как мужа нет. Хорошие свидетельские показания можно
скроить из этого, а? Достаточно одной глазастой соседки - и прощай, ре-
путация. А ведь ни сном ни духом, вот что обидно. Проходи, раздевайся.
- Разве ты замужем? - машинально спросил Стасов прежде, чем успел
прикусить язык.
- А что? Не похоже? Ты думал, я старая дева?
- Мысли читаешь? - усмехнулся он, пытаясь скрыть смущение от
собственной неловкости.
- Не все, только банальные. Да ты не смущайся, на мою внешность все
попадаются как на удочку, и ты не исключение. Тихая, забитая серая мышка
- очень удобно, никто тебя всерьез не воспринимает.
- А на самом деле ты зубастая щучка?
- На самом деле я злобная свирепая крыса. Да не стой ты как истукан,
проходи в кухню. Ты что пьешь, чай или кофе?
- Чай. Какой кофе на ночь-то.
Он огляделся. Кухня в квартире у Каменской была крошечная, но наме-
танным глазом Стасов сразу определил, что она любовно и тщательно обуст-
роена для длительного времяпрепровождения. Над столом - бра с яркой лам-
пой, сразу видно, что здесь не только едят, но и читают. Мебель расстав-
лена так, чтобы можно было, сидя на стуле, дотянуться до плиты, рабочего
стола и мойки. Все компактно, функционально, ничего лишнего. У самого
Стасова кухня была устроена безалаберно, но привести ее в порядок все
руки не доходили.
- Ты знакома с Заточным? - вдруг спросил он ни с того ни с сего.
- С Иваном Алексеевичем? Знакома, - ответила Настя, ловко управляясь
с длинным белым батоном и солидным брикетом сыра, из которых мастерила
гренки.
- И как он тебе?
- Профессионал экстра-класса. А то ты сам не знаешь. Ты же под ним
работал, разве нет?
Анастасия была права, Стасов действительно работал в Управлении по
борьбе с организованной преступностью, а Заточный был одним из руководи-
телей соответствующего главка в Министерстве.
- Работал, - согласился он. - Но мне интересно твое мнение.
- Да брось ты.
Она повернулась к нему лицом и встала, опираясь спиной на длинный уз-
кий шкаф-пенал, точь-в-точь такой же, как стоял на кухне у самого Стасо-
ва, только другого цвета.
- С чего бы тебя заинтересовало мое мнение? Я что, Ванга? Джуна? Нас-
лушался ты всякого дерьма про меня и Ивана, вот и спрашиваешь. Думаешь,
я не знаю, что меня считают его бабой? Знаю я прекрасно. И хочется мне,
Стасов, послать тебя подальше, поконкретнее и погрубее. Но поскольку не-
удовлетворенное любопытство хуже больного зуба, я тебе отвечу. Я никогда
не спала с генералом Заточным. Ни-ко-гда. А то, что он мне нравится, -
это да. Это есть. Скажу тебе больше, ровно за месяц до своей собственной
свадьбы я влюбилась в него, правда, всего на несколько дней, у меня это
бывает. Знаешь, прибьет эдак, и что хочешь - то и делай. Но проходит
быстро, самое большее - за две недели. Дольше двух недель в моей влюбчи-
вой душе ни один мужик еще не продержался. Единственное исключение сос-
тавил Чистяков, так и то я за него замуж в результате вышла. Тебя удов-
летворил мой ответ?
- Извини, - просто сказал Стасов. - Я не хотел тебя обижать. Но мне
правда было любопытно. Все-таки Заточный - это фигура. Вас вместе виде-
ли...
- И еще много раз увидят. На всякий случай скажу тебе заранее, что
два раза в месяц по воскресеньям мы ходим рано утром гулять в Измайловс-
кий парк. С семи до девяти утра. Это такая традиция, что-то вроде ритуа-
ла.
- Господи, да о чем же вы разговариваете с Иваном? Кто он - и кто
ты... Тоже мне, парочка.
- Тебе не понять, - сухо ответила Настя, аккуратно складывая на ско-
вороду куски белого хлеба с сыром. - Люди могут и не разговаривать.
Просто сама по себе ситуация приводит их в определенное душевное состоя-
ние. В первый раз мы пошли вот так рано утром гулять, когда я занималась
одним убийством, а у Заточного сотрудник оказался в этом замешан. Ходили
мы с ним по парку, вслух вычисляли, от кого идет утечка информации, а
сами потихоньку друг друга подозревали. Противно было, тяжко - аж зубы
сводило. А потом оба не выдержали и объяснились. Дескать, я вам не верю
потому-то и потому-то, а я, со своей стороны, вам не верю. В общем, по-
говорили. И как камень с плеч. Так хорошо нам стало, тепло, надежно...
Теперь вот встречаемся рано утром и ходим, молчим, а на душу благодать
снисходит.
Стасов молчал, вспоминая, как четыре месяца назад ходил по улицам ря-
дом с Татьяной, с которой только что познакомился, и умирал от восторга
и какойто необъяснимой нежности.
- Эти ваши прогулочки посильнее постели, пожалуй, будут, - заметил
он. - Если бы мне сказали, что на мою любимую женщину снисходит благо-
дать, когда она гуляет по парку с другим мужчиной, я бы сдох от ревнос-
ти. Уж лучше бы она с ним просто спала, это хоть не так обидно. Быть
плохим любовником не стыдно, это уж кому что дано. А вот понимать, что
ты скучен и неинтересен - это совсем другое. Тут уж вешаться впору.
- Приятно, что ты это понимаешь, - усмехнулась Настя.
Она налила Стасову чай, себе - растворимый кофе, поставила на стол
большую плоскую тарелку с гренками и села напротив него.
- А теперь, сказала она, сделав маленький глоточек и поставив чашку
на блюдце, - ты меня спросишь, с чего это я перед тобой так открываюсь.
Да? Вроде впервые разговариваем, только-только познакомились, а я с то-
бой так откровенничаю. Подозрительно?
- Ну, в целом... Конечно, подозрительно. Туфту гонишь? Проверяешь?
- Нет, правду говорю. Но у меня, Стасов, выбора нет. А когда выбора
нет, тогда все просто. Есть один путь, по нему и топай, хочется тебе или
нет, но топай. Мне убийство надо раскрыть, а для этого мне нужен ты. И
темнить с тобой, врать, и, как ты выразился, туфту гнать опасно. Ты мо-
жешь уличить меня в неискренности, и тогда ничего у нас с тобой не полу-
чится. Мне с тобой дружить надо.
Стасов внутренне поежился. Насквозь она видит, что ли? Но, с другой
стороны, такая простая, открытая...
- Будем дружить, - кивнул он. - Пойми меня правильно, я в "Сириусе"
работаю всего месяц. С одной стороны, я заинтересован в том, чтобы
убийство Алины было раскрыто, неважно кем, вами, или мной, или вместе.
Важно, чтобы убийца был разоблачен. Потому что если этого не случится,
то с вас какой спрос, а с меня Мазуркевич башку снимет. Зачем ему на-
чальник службы безопасности, если ведущих актрис могут безнаказанно уби-
вать. Ловишь мою мысль?
- Догоняю, - ответила Настя, чуть усмехаясь.
- С другой стороны, я за этот месяц еще мало во что вник, людей знаю
плохо, и вообще... Одним словом, помощник из меня слабоватый получится.
Но можешь рассматривать меня просто как дополнительную рабочую силу.
Считай, что я - еще один опер в вашей группе. И можешь на меня полностью
рассчитывать.
- Не могу, - вздохнула Настя. - Есть одно "но". И сейчас придет твоя
очередь открываться. И выбора у тебя, Слава, тоже не будет, как и у ме-
ня. Тебя очень сильно звал к себе на работу президент киноконцерна РУНИ-
КО Борис Рудин. Он предлагал тебе зарплату по меньшей мере в два раза
выше, чем ты получаешь в "Сириусе" у Мазуркевича. Но ты, тем не менее,
работаешь именно в "Сириусе". И это наводит меня на мысль, что тебя с
Мазуркевичем связывает что-то личное или, напротив, чтото финансовое,
деловое. Поэтому, если в процессе следствия будут затронуты интересы Ма-
зуркевича или его жены, ты не будешь мне помогать. Более того, ты нач-
нешь мне мешать. Развей, пожалуйста, мои сомнения. И не надо мне расска-
зывать о том, что Рудин - любовник твоей бывшей жены, поэтому, мол, тебе
не хочется у него работать. Для меня это не аргумент, тем более что раз-
ница в деньгах очень заметная, и ради нее можно и плюнуть на жену, тем
паче бывшую.
Вот это номер! Каменская, оказывается, неплохо подготовилась к зна-
комству с ним, Стасовым. Бьет не глядя, но попадает точно. Попробуй тут
соврать, черт ее знает, как глубоко она копнула, а попадаться на вранье
не хочется, да и глупо. Он нужен ей. Но и она нужна ему. Но она ошиб-
лась, выбор у него есть, и ему придется его сделать, выбор этот, прямо
сейчас, здесь, на этой самой кухне. Он должен решить, покрывать ли ему
Ксению Мазуркевич. Если убийство Алины Вазнис совершила она и начальник
службы безопасности выведет жену своего шефа на чистую воду, то на-
чальник этот останется без работы на всю оставшуюся жизнь. Тут все по-
нятно. Кому охота пригревать на груди змею и жить на пороховой бочке. А
если будет ее выгораживать, давая милиции заведомо ложную информацию?
Своих-то коллег бывших обмануть можно, не фокус, и Ксению вытащить мож-
но, а вот дальшето что? Мазуркевич будет знать, что он, начальник службы
безопасности Владислав Стасов, вполне профессионально водит за нос уго-
ловный розыск и укрывает убийц от правосудия. Завтра он с кем-нибудь по-
делится этой информацией, послезавтра она уйдет гулять по самой широкой
общественности, а еще через два дня по его, Стасова, душу явятся крутые
дяденьки с требованием, чтобы он шел работать на них. Пойти - влипнуть в
такой криминал, из которого уже не вывернешься, сядешь в ближайшие же
полгода, а то и не просто сядешь, а под "вышак" подлетишь. Не пойти -
проживешь максимум часа два, ну три от силы. Нет, выходит, Каменская
все-таки права, надо с ней дружить и искать убийцу Алины, кто бы этим
убийцей ни оказался. Лучше уж остаться без работы, но живым, чем с рабо-
той, но покойником.
- Я расскажу тебе, почему я не люблю Борю Рудина и не хочу у него ра-
ботать. И еще я расскажу тебе о том, как меня вызвал сегодня Мазуркевич
и просил проверить алиби его жены Ксении...
АЛИНА ВАЗНИС ЗА ПЯТЬ ЛЕТ ДО СМЕРТИ
"Леонид Сергеевич! Вы, наверное, хорошо знаете сюжет "Трубадура" и
музыку, но никогда не слушали эту оперу на русском языке. Потому что ес-
ли бы слушали, то обратили бы внимание на слова Азучены в финале.
Собственно, этими словами заканчивается вся опера. Глядя из окна, как
казнят ее приемного сына Манрико, она восклицает: "Отомщена родная
мать!" И эти слова переворачивают все представление об образе старой цы-
ганки.
Что есть Азучена? Цыганка из табора. Когда-то, много лет назад, ее
мать схватили в замке графа ди Луна и сожгли на костре по обвинению в
колдовстве. За что? За то, что ее застали возле постели одного из сыно-
вей графа, и ребенок после этого стал чахнуть и болеть. Можем ли мы счи-
тать, что мать Азучены ни в чем не виновна? Точно ли мы можем быть уве-
рены, что болезнь ребенка носила случайный характер и не была спровоци-
рована злонамеренными действиями цыганки? Ведь если она не хотела ничего
плохого, зачем пробралась в замок, зачем стояла возле кроватки младенца?
Я склонна все-таки считать, что мать Азучены была виновна, может быть, в
отравлении, может быть, в каком-то экстрасенсорном воздействии, но бе-
зусловно виновна. И наказана вполне заслуженно, хотя и неоправданно жес-
токо.
Что происходит дальше? Азучена, желая отомстить за смерть матери,
пробирается в замок графа и похищает одного из его сыновей, совсем ма-
ленького. Похищает для того, чтобы сжечь на костре в отместку за смерть
матери. Убить младенца? Невинное дитя? Даже и в отместку, но, Леонид
Сергеевич, согласитесь, это все-таки не по-христиански. Это против Бога.
И горящую праведным гневом Азучену это никак не украшает и не оправдыва-
ет.
Далее. Азучена, сама недавно ставшая матерью (что, кстати, подчерки-
вает ее абсолютную жестокость - иметь на руках ребенка и не пожалеть чу-
жого малыша), приносит похищенное дитя к костру, на котором только что
казнили ее мать, чтобы его сжечь. Но будучи в сильном волнении, бросает
в огонь собственного сына вместо сына ненавистного графа ди Луна. И пос-
ле этого, отплакав и отрыдав свое, берет похищенного младенца и начинает
растить его как собственного ребенка. Почему, спрашивается? Если уж ты
так сильно ненавидишь графа, так брось его сына в лесу, пусть его волки
съедят. Или сожги в том же костре, благо он еще, наверное, не догорел.
Но нет, Азучена испытывает жалость к ребенку и, по-видимому, раскаяние.
Только что лишившись собственного сына, она понимает весь ужас того, что
собиралась натворить с графом, а сделала в результате с самой собой. Ло-
гично было бы после этого вернуть ребенка в замок, чтобы не причинять
графу страдания, которые только что испытала она сама. Но она и этого не
делает! Стало быть, не жалость и не сострадание руководили ею в тот мо-
мент. Тогда что же?
Мне представляется, что Азучена оставила маленького графа у себя с
одной-единственной целью - заполнить внезапно образовавшуюся пустоту. С
момента рождения собственного ребенка все ее существо приготовилось жить
в режиме заботы, опеки, нежности, безграничной любви к крошечному су-
ществу. Механизм запущен, и вдруг оказывается, что он должен работать
вхолостую. Душа, подобно железам, вырабатывает вещество, состоящее из
нежности, любви, стремления защитить, и вещество это предназначено для
того, чтобы окутывать ребенка. А ребенка нет. И оно разъедает душу и
уничтожает ее, оставляя страшные язвы. Азучена производит механическую
подмену объекта. Раз нет больше своего ребенка - возьмем чужого. Какая
разница? Лишь бы с ума не сойти.
Она забирает малыша в табор, дает ему имя Манрико, и он растет среди
цыган, ни о чем не подозревая. Что же происходило с Азученой все эти го-
ды? Привязалась ли она к Манрико, привыкла ли считать его своим сыном? И
да, и нет. Да, потому что переживает за его судьбу и помогает в его
борьбе, насколько это вообще в ее силах. И нет, потому что, даже теряя
его, даже видя, как его лишают жизни, она помнит о мести за свою сожжен-
ную на костре мать. И не рвет на себе волосы, а торжествует и потрясает
морщинистыми старческими руками. И мне кажется, Леонид Сергеевич, что на
протяжении всей оперы в Азучене происходит постоянная внутренняя борьба
между привязанностью к юноше, которого она вырастила, и неотмщенной оби-
дой за мать.
Можем ли мы считать, что с годами Азучена сделалась мудрее и все реже
вспоминала о мести? Вряд ли. Если бы она сделалась мудрее, она бы поду-
мала в первую очередь о том, что мать ее была наказана справедливо, и,
стало быть, вопрос о мести вообще неправомерен. Поскольку она этого так
и не поняла до самой старости, можно считать, что жажда мести с годами
не стала менее острой. Отношение же к Манрико, напротив, с годами должно
было становиться все более мягким, ведь даже между врагами происходит
притирание и привыкание, если они много лет живут вместе. А они отнюдь
не были врагами. И чем дальше, тем больше раздирало ее душу это страшное
противоречие между стремлением отомстить за мать и любовью к приемному
сыну. Наверное, самый пик этой душевной борьбы как раз и пришелся на те
события, о которых повествует опера. Манрико ведет свою борьбу со стар-
шим сыном графа ди Луна, то есть со своим родным братом, о чем, естест-
венно, и не подозревает. Но Азучена-то знает, прекрасно знает, что Ман-
рико поднял руку на родного брата, что, между прочим, тоже противоречит
Божескому канону. И взирает старая цыганка на это безобразие вполне рав-
нодушно, ее совершенно не пугает тот факт, что Манрико по неведению пос-
тупает, мягко говоря, не совсем правильно. Она, поощряя войну, которую
ведет Манрико со своим родным братом, косвенно мстит семье ди Луна, ра-
дуясь их поражениям и потерям. Более того, она поощряет Манрико и в его
любви к Леоноре, на которой хочет жениться сам его старший брат. Чего же
Азучена желает для Леоноры, между прочим, герцогини, согласно либретто,
девушки из семьи хоть и обедневшей, но дворянской? Жизни в кочевом табо-
ре? Леонора не пара ее приемному сыну, это очевидно, более того, она бу-
дет чужой в таборе, и это вызовет недовольство остальных цыган. Но это -
пусть. Лишь бы еще одна потеря в стане ди Луна, лишь бы и в этом ему до-
садить. Нет, мысль о возмездии старую цыганку Азучену отнюдь не покину-
ла, теперь в этом можно уже не сомневаться.
Еще один момент. По ходу действия Азучена имеет возможность общаться
с графом, братом Манрико. Разве воспользовалась она возможностью остано-
вить братоубийство, открыв ему глаза на происхождение его заклятого вра-
га? Нет. Она дождалась, пока Манрико казнят, и только после этого зло-
радно сообщает графу: "Видишь, что ты наделал? То брат твой родной!" Вот
он, момент ее наивысшего торжества.
И последнее. Когда Азучена попадает в плен к графу ди Луна, один из
его военных командиров, Феррандо, опознает в ней дочь старой цыганки,
двадцать лет назад сожженной на костре. Опознает спустя двадцать лет!
Вам это ни о чем не говорит, Леонид Сергеевич? Я специально посмотрела
несколько постановок "Трубадура" и в оперных театрах, и в записях, и
всюду Азучена - морщинистая патлатая старуха. А сколько же ей лет на са-
мом деле? Самое большее - пятьдесят, но на самом деле наверняка меньше,
едва-едва сорок. Это во-первых. Во-вторых, если Феррандо узнал ее спустя
двадцать лет, стало быть, она не так уж сильно изменилась, во всяком
случае, совершенно точно, она не превратилась из молодой цветущей женщи-
ны, только что родившей своего первого ребенка, в ужасную костлявую,
горбатую старуху. Иначе никакой Феррандо не смог бы ее узнать, вспомнить
ее лицо через двадцать лет.
Подводя итог всему, что я здесь написала, хочу сказать: Азучена -
персонаж безусловно отрицательный, исходя из логики ее поступков, но ав-
тор оперы ей явно симпатизирует, это недвусмысленно следует из музыки. И
я, если вы мне позволите, буду играть именно эту двойственность, неод-
нозначность ее образа. Внешность же Азучены должна соответствовать ее
реальному возрасту, это яркая сильная женщина, еще не утратившая своей
красоты... "
