 |
|
 |
Глава 8
Несмотря на позднее время, в метро народу было еще много. На "Бау-
манской" из вагона вышла целая толпа пассажиров, и Насте удалось сесть в
уголке. Она все еще плохо понимала, что происходит вокруг нее. После
внезапной смерти Людмилы Исиченко ей никак не удавалось полностью взять
себя в руки. Начальник отдела, Виктор Алексеевич Гордеев, разговаривал с
Настей сквозь зубы, и было видно, что он очень сердит и расстроен, но
при этом старался не усугублять переживания самой Насти.
- Иди домой, деточка, - сказал он ей, хотя в голосе его не было при-
вычной мягкости и сочувствия: - Завтра с утра начнешь объясняться. Пос-
пи, постарайся успокоиться. И продумай все с самого начала, потому что
объясняться тебе придется не только со мной.
Настя благодарно кивнула и поплелась домой. Перед глазами все время
вставало багрово-коричневое лицо Исиченко, и мысль о том, что придется
провести ночь в пустой квартире, казалась Насте чудовищной. Это был один
из тех крайне редких случаев, когда ей хотелось, чтобы дома ее хоть кто-
нибудь ждал. Пусть не муж, не друг, но хотя бы собака или кошка. Или да-
же канарейка или рыбки в аквариуме. Живая душа, дышащее и чувствующее
существо. Она боялась остаться ночью наедине с постоянно возникающим пе-
ред глазами лицом умирающей женщины и острым чувством собственной вины
за то, что не успела ее остановить, спасти.
С каждой остановкой, приближающей ее к дому, этот страх делался все
сильнее, и Настя не выдержала. Она вышла из поезда, не доехав две оста-
новки до своей "Щелковской", и поднялась наверх, к телефонам-автоматам.
Иван Алексеевич Заточный был дома.
- Пап! - услышала Настя в трубке голос его сына Максима. - Это тетя
Настя.
Через несколько секунд генерал подошел к телефону.
- Анастасия? Что-нибудь случилось?
- Да.
- Я могу вам помочь?
- Я надеюсь, что можете. Это ужасно нахально с моей стороны, но не
могли бы вы погулять со мной немного?
- Что, прямо сейчас?
- Да, я недалеко от вас, в метро.
- Может быть, лучше вы зайдете к нам? Я только что приехал с работы,
мы бы вместе поужинали.
- Иван Алексеевич... Мне неловко. Лучше я поеду домой.
- Глупости, Анастасия... Поверьте, я бы с удовольствием прогулялся с
вами по парку, несмотря на то, что уже почти одиннадцать часов. Но, -
тут он понизил голос до шепота, - Максим очень ждал меня и приготовил
ужин, он так старался, хотел меня порадовать своей взрослостью и самос-
тоятельностью. И как это будет выглядеть, если я оставлю все нетронутым
и уйду с вами гулять? Парень обидится. А вот если вы присоединитесь к
нам и станете свидетелем его триумфа, ему будет приятно. Так что выходи-
те из метро и идите все время налево, только не быстро. Максим пойдет
вам навстречу и приведет вас. Вы с первого раза сами не найдете, у нас
тут очень своеобразно дома пронумерованы, да и темно.
Она успела пройти совсем немного, когда увидела бегущего навстречу
юношу.
- Давайте сумку, - совсем по-взрослому сказал Максим, и Настя еще раз
удивилась тому, как сильно изменился парень за то время, что она его
знала. Ведь совсем еще недавно, летом он был подростком, выходил вместе
с отцом на воскресные утренние прогулки и отлынивал от упражнений на
турнике. А сейчас рядом с Настей шел крепкий широкоплечий юноша с уже не
ломающимся голосом, не очень высокий (видно, в отца), но зато атлетичес-
ки сложенный (а это уж, наверное, в мать, подумала Настя, генерал-то су-
хой, поджарый, легкий в движениях, а мальчик чуть тяжеловат). - Вы не
беспокойтесь, тетя Настя, - говорил ей по дороге Максим, - мыс отцом вас
проводим до дома. Если, конечно, вы не останетесь у нас.
- У вас? - Настя вышла из задумчивого оцепенения. - А что, есть и та-
кие планы?
- Но, если будет поздно, вы можете остаться. У нас квартира большая,
места всем хватит. Отец так и сказал: если тетя Настя не останется ноче-
вать у нас, мы с тобой ее проводим до самого дома. Уже поздно, и одну ее
отпускать нельзя.
Настя мысленно улыбнулась тому, как Максим спешил оторваться от
детства. Ведь буквально несколько минут назад она слышала, как он назы-
вал Заточного папой, подзывая его к телефону, а теперь в разговоре с ней
перешел к солидному, взрослому "отец".
- Что у вас случилось? - спросил Иван Алексеевич, встречая Настю в
прихожей. - При сыне можно обсуждать?
- Вполне, ничего секретного и неприличного.
- Хорошо, тогда поговорим за ужином. Проходите.
Было видно, что Максим действительно старался, готовя ужин для от-
ца-генерала, который вынужден работать даже по воскресеньям. Даже черный
хлеб был нарезан аккуратными треугольничками и сложен на блюдечке затей-
ливой горкой.
- Тетя Настя, а вы за кого голосовали?
- Что? - не поняла Настя, которая уже начала готовиться к тому, чтобы
рассказать генералу о своей беде и сделать это максимально коротко, в то
же время не упуская ничего важного.
- Я спрашиваю, за кого вы сегодня голосовали на выборах?
Ах ты, черт возьми, про выборы-то она и забыла! То есть не то чтобы
совсем забыла, она помнила, что избирательные участки открыты до десяти
вечера и совершенно искренне собиралась зайти и опустить бюллетень по
дороге с работы. Сделать это утром у нее не хватило мужества и силы во-
ли: чтобы зайти на избирательный участок по пути на работу, пришлось бы
вставать на целых полчаса раньше, потому что находился он не по дороге к
метро, а совсем в другой стороне, и если ради помощи Стасову она готова
была принести такую жертву, то выборы, на ее взгляд, этого не стоили.
Она была уверена, что вполне успеет выполнить свой гражданский долг,
возвращаясь домой с работы. Но после самоубийства, совершенного у нее в
кабинете, борьба демократов с коммунистами совершенно вылетела у нее из
головы. А теперь было уже поздно. Участки уже целый час как закрылись.
- Ни за кого, - призналась она. - Я не успела. Утром рано убежала на
работу, а сейчас вот только возвращаюсь. Я была уверена, что успею вече-
ром проголосовать, но у меня на работе случилась неприятность, и приш-
лось задержаться.
Насчет того, что она убежала на работу до открытия участков, Настя,
конечно, солгала. Но не объяснять же, что она тяжело встает по утрам,
особенно если за окном темно, и что в первые полчаса после раннего
подъема она с трудом сдерживает слезы злости и обиды оттого, что нужно
одеваться и куда-то идти, а она так плохо себя чувствует, у нее такая
слабость, ноги свинцовые, руки ватные, не слушаются, голова кружится.
Зато во второй половине дня, после трех часов, она чувствует себя полно-
ценным человеком, хорошо соображает и может работать без устали до глу-
бокой ночи.
- Как же вам не стыдно, - с упреком произнес Максим. - Вот из-за та-
ких, как вы, мы можем все потерять. Вам ваша работа важнее, чем наше бу-
дущее. Вы свою жизнь уже устроили, и вам все равно, кто придет к власти.
Если коммунисты, так вы не много потеряете, вы при них уже жили, так что
сумеете приспособиться. А мы? Что будет с нами, если в Думе будут верхо-
водить коммунисты? Никаких коммерческих вузов не будет, никакого обуче-
ния за границей, никаких поездок. Денег негде будет заработать. Вы-то
при реформе уже пожили и сумели хоть что-то скопить, а мы? Мы-то еще не
работали. Так что ж нам теперь, в нищете жить? Конечно, вы все такие де-
ловые и занятые, а на избирательные участки - идут пенсионеры и малоиму-
щие, которые обожают коммунистов и ненавидят демократов, потому что уве-
рены, что при коммунистах им бы жилось лучше.
- Максим! - Генерал старался говорить как можно строже, но через ме-
талл в голосе все равно прорывалось изумление. - Где ты этого набрался?
Я уж не говорю о том, что ты не имеешь никакого права в чем бы то ни бы-
ло упрекать Анастасию Павловну. Она взрослая женщина, майор милиции, она
сама сделала свою жизнь, не ожидая ни от кого ни помощи, ни подачек, и
сейчас, когда ей тридцать пять лет, она имеет право поступать так; как
считает нужным и правильным, и не думать о том, что по этому поводу ска-
жет Максим Заточный, который пока что еще ничего не сделал и свою значи-
мость ничем не доказал, а только хочет, чтобы взрослые дяди и тети свои-
ми руками построили для него такую жизнь, в которой ему будет удобно и
комфортно. Я полагаю, ты извинишься перед нашей гостьей, и первая часть
конфликта будет исчерпана. Но есть и вторая. Я знаю, о чем ты думаешь и
чего ты боишься. В последние три года у вас стало немодным хорошо
учиться. То есть оценки вы приносите хорошие, но не потому, что хорошо
знаете предмет, а потому, что учителя вам их ставят. И вы уже не дети и
прекрасно это понимаете. Вы не обольщаетесь насчет своих знаний, вы зна-
ете цену своим четверкам и пятеркам и радуетесь тому, что можно не
сильно напрягаться. Педагоги просто не могут с вами справиться, потому
что стимула к получению знаний у вас нет и учителя не знают, как заста-
вить вас учиться. Хорошие оценки они вам ставят от безысходности, от
чувства собственной беспомощности, а вы этим нагло пользуетесь и хихика-
ете, да не втихаря, а открыто. Почему же такое стало возможным? Я тебе
скажу, почему. Потому что кроме бесплатных государственных вузов, куда
надо сдавать серьезные экзамены и выдерживать конкурс, есть масса ком-
мерческих вузов, где никакого конкурса и вступительных экзаменов нет,
проходи тестирование, плати деньги и учись в полное свое удовольствие. А
за некоторую дополнительную сумму всегда можно раздобыть справочку о
том, что ты учишься в государственном вузе и потому призыву на действи-
тельную службу до окончания вуза не подлежишь. Заканчивая свой коммер-
ческий вуз, вы собираетесь слинять работать за границу. А то и жить. Все
это огромными буквами написано на ваших лбах и ни для кого секрета не
составляет. Ваши платные шарашкины конторы готовят из вас менеджеров и
обещают послать на стажировку за рубеж, а вы уже губы раскатали там ос-
таться. Конечно, вы до ужаса боитесь, что эта сладкая малина вдруг нак-
роется. Конкурса в государственный вуз вам не выдержать, вы давно перес-
тали учиться как следует, и знания ваши равны нулю. В армию идти вам не
хочется. Заработать денег дуриком, накручивая цены при перепродаже, вам
уже не удастся. Так вот, дорогой мой сын, никто не обязан решать эти
проблемы для тебя и для всего твоего поколения. Ты будешь поступать в
наш ведомственный вуз, сдавать экзамены на общих основаниях, и я пальцем
не пошевелю, чтобы когонибудь за тебя попросить. Провалишься, пойдешь в
армию, на оплату обучения в коммерческом вузе я тебе и рубля не дам. Сам
заработаешь - тогда пожалуйста. Еще раз повторяю: я как твой отец обязан
кормить тебя, одевать и предоставлять тебе бесплатный кров до тех пор,
пока тебе не исполнится восемнадцать лет. И все. Больше на этом свете
никто, в том числе и я, тебе ничего не должен. И о твоем будущем должен
заботиться ты сам, а не Анастасия Павловна, которую ты посмел упрекнуть
в том, что она, видите ли, так занята своими должностными обязанностями,
что не подумала о твоем счастливом и процветающем, беззаботном существо-
вании. Я полагаю, тему мы исчерпали и можем приступать к ужину.
Максим надулся, но уйти из-за стола не посмел. Демонстрировать непри-
язнь в этой семье было не принято.
- Рассказывайте, Анастасия, что у вас произошло.
Настя постаралась как можно короче рассказать Заточному эпопею с Люд-
милой Исиченко. Иван Алексеевич выслушал ее не перебивая.
- Вам нужен совет? - спросил он, когда Настя умолкла.
- Честно признаться, нет.
- Это хорошо, потому что совета я бы вам дать в этой ситуации не
смог. Поправить уже ничего нельзя, так что советовать без толку.
- Мне страшно, Иван Алексеевич. Я боюсь оставаться одна. Я ее все
время вижу.
- Это пройдет. И быстрее, чем вы думаете. Сегодня вы можете остаться
у нас и вообще можете у нас пожить, пока ваш муж не вернется в Москву.
- Спасибо, но я привыкла жить дома. Скажите, только объективно: моя
вина очень велика?
Заточный задумался, потом скупо улыбнулся.
- Анастасия, человек с тяжело больной психикой - это все равно что
тигр, вырвавшийся из клетки. Его поведение невозможно предвидеть, и им
невозможно управлять. Даже если кому-то это удается, даже если кто-то
настолько хорошо изучил и понял систему бреда, овладевшего больным, что
может манипулировать им, все равно в один прекрасный момент больной вы-
ходит из-под контроля. Можно взять тигренка совсем крошечным, двухне-
дельным, выкормить его из соски, класть в постель рядом с собой и не
спать ночей, когда он болеет, но никто и никогда не даст гарантию, что,
почуяв запах крови, он не загрызет своего хозяина. Слышите, Анастасия?
Никто и никогда. Хищник есть хищник, а психически больной - это психи-
чески больной.
- Я должна была почувствовать, что у нее на уме что-то плохое.
- Вы ничего не должны были, потому что вы не психиатр и вас этому не
учили. Даже врачей не привлекают к ответственности, когда их больные
кончают с собой. Именно потому, что они больные и влезть к ним в душу
невозможно. И к здоровому-то не влезешь.
- Все равно, я должна была почувствовать, - упрямо возражала Настя. -
Она была подозрительно покладистой, соглашалась со всеми моими просьба-
ми. Следователя дождаться? Пожалуйста. Магнитофон? Пожалуйста. Собствен-
норучное признание? Пожалуйста. Я должна была насторожиться.
- Вы не правы, - терпеливо возражал генерал. - Если бы речь шла о че-
ловеке, которого вы давно и хорошо знаете, тогда я мог бы согласиться с
тем, что вы, зная его строптивый и неуступчивый характер, должны были
почуять неладное, прояви он неожиданную покладистость и мягкость.
Сколько раз вы встречались с этой женщиной?
- Три. Два раза на этой неделе и последний раз сегодня.
- Тогда о чем вообще речь? Вы знаете ее всего несколько дней, встре-
чались с ней три раза, так какие к вам могут быть претензии? Выбросьте
из головы вопрос о своей виновности. Я бы на вашем месте думал только о
том, как разобраться в ее показаниях, как выяснить: правду она написала
в своем признании или выполняла чью-то чужую волю. Действительно ли она
- убийца, или имеет место самооговор в чьих-то интересах. Вы же профес-
сионал, вот и ведите себя как профессионал и не впадайте в истерику.
Самооговор. Ну конечно же, Стасов и его просьба. Хорошо, что она
вспомнила.
- Иван Алексеевич, у меня вчера был Стасов и очень просил, чтобы я с
вами поговорила.
- Давайте. Это о Поташове, что ли?
- Догадались? Конечно, о Поташове. Стасова очень смущает вся эта си-
туация, но он стесняется вас спросить.
- Кто? - расхохотался Заточный. - Стасов стесняется? Да он в жизни
ничего не стеснялся. Тот еще нахал.
- Нет, в самом деле, ему неловко вас спросить.
- А вам ловко?
- И мне неловко, но мучиться в догадках еще хуже, так что лучше спро-
сить.
- Ну, спрашивайте. Максим, чайник поставь.
- Короче говоря, Стасов обеспокоен тем, что у вас в деле Досюкова мо-
жет быть свой интерес. И ему не хочется сделать что-нибудь вам во вред,
а не браться вообще он не может, потому что вы его попросили.
- Ясно, - хмыкнул генерал. - Значит, так, Анастасия. Николая Гри-
горьевича Поташова я видел один раз в жизни в телестудии, об этом я вам
уже говорил. Дело Досюкова шло по моему управлению, мы его сразу забрали
с территории, потому что потерпевший - генеральный директор фирмы, кото-
рую мы подозреваем во всяких нехороших делах, а убийца - президент круп-
ного, акционерного общества. Согласитесь, у нас были все основания счи-
тать, что один зубастый крокодил убил другого, не менее зубастого, из-за
того, что они чего-то не поделили как раз по нашей линии. Правда, потом
выяснилось, что к организованной преступности это все никакого отношения
не имеет, а убийство было совершено на почве ревности. Потерпевший, Бо-
рис Красавчиков, позволил себе какие-то недвусмысленные действия в адрес
подруги Досюкова. Вот и все. Но Досюков уперся и признаваться ни в какую
не хотел. Я с ним лично знаком никогда не был и во время следствия ни
разу не видел, он мне, как вы сами понимаете, сто лет не нужен. На днях
мне позвонил Поташов, мой телефон ему дали на студии, и спросил, не знаю
ли я толкового частного сыщика, который взялся бы поработать над делом о
незаконном осуждении и последующей реабилитации. Я не стал спрашивать, о
ком именно идет речь, меня это не особенно интересовало, но вспомнил о
Владиславе и позвонил ему. Он и толковый, и опытный, двадцать лет в сыс-
ке отпахал и лицензию имеет. Чего еще желать? Вот и весь сказ. А он что
подумал?
- Ой, Иван Алексеевич, а то вы не знаете, что может в такой ситуации
подумать опытный и толковый сыщик. Вот все это он и подумал.
- Да-аа, - покачал головой Заточный, - вырастил ученика на свою голо-
ву. Весь в меня. Значит, он уверен, что Досюков виновен, но хочет выкру-
титься. И думает, что я тоже этого хочу. Ладно, Анастасия, скажите ему,
пусть работает спокойно. Я этому Поташову ничего не должен, поэтому, ес-
ли Владиславу дело не нравится, пусть с чистой совестью отказывается. И
еще одно. По делу работали мои подчиненные. И если окажется, что Досюков
невиновен, мне придется разбираться, как могло получиться, что мои люди
собрали улики против невиновного, да такие, что им следователь и судья
поверили. Может быть, окажется, что эти улики собрали не мои ребята, а
сам следователь. Но если в этом замешаны сотрудники моего управления,
мне придется принимать самые жесткие меры. А потом точно такие же меры,
если не еще более жесткие, будут приняты по отношению ко мне, потому что
я отвечаю за их работу. И с этой точки зрения я заинтересован в том,
чтобы Досюков оказался все-таки виновным. Но это никоим образом, как вы
понимаете, не означает, что я намекаю Стасову на необъективное ведение
его частного расследования. Я просто хочу, чтобы и он, и вы сами, Анас-
тасия, отчетливо понимали, что в оправдании Досюкова у меня нет личного
интереса.
Они в молчании выпили чай с пирожными из ближайшего магазина, и Настя
поднялась.
- Значит, не останетесь? Твердо решили ехать домой? - спросил Иван
Алексеевич, выходя вместе с ней в прихожую.
- Поеду, - кивнула она. - Не люблю спать на чужих диванах, даже если
они удобнее моего.
- Я вас отвезу.
Они спустились вниз и сели в светлую "волгу" Заточного.
- Кажется, сын на вас обиделся, - заметила Настя. - Когда он меня
встретил на улице, то сказал, что вы вместе с ним меня проводите. А пое-
хали без него.
- Это потому, что он неправильно себя ведет. Он должен был извиниться
перед вами, но не сделал этого. Если бы он извинился, я позволил бы ему
участвовать в нашем разговоре, и инцидент был бы исчерпан. И, разумеет-
ся, провожать вас мы поехали бы вместе. Но он не извинился. Так что
пусть сейчас мучается подозрениями в наш с вами адрес.
- Подозрениями? Вы о чем, Иван Алексеевич?
- Да ладно вам, Анастасия", вы же понимаете, что наши с вами коллеги
могут придумать сколько угодно сплетен, объясняющих наше знакомство и
дружбу, но у шестнадцатилетнего парня версия может быть только одна. На
другие у него ума и опыта еще не хватает. Если бы вы остались у нас, он
мог бы быть уверен, что мы спим в разных комнатах. Если бы я взял его с
собой провожать вас, он бы знал, что, доведя вас до двери квартиры, мы с
ним повернулись и отправились домой. А так у него полная иллюзия, что мы
просто-напросто от него отделались. Уверяю вас, он сейчас сидит и на ча-
сы смотрит, прикидывает, сколько времени ехать до вашего дома и сколько
обратно.
- Но он же не знает, где я живу.
- Вот именно. Поэтому, когда бы я ни вернулся, он так и не узнает,
задержался я или нет.
- Неужели вам его не жалко? Ведь ребенок нервничает.
- Пусть. Он не сможет повзрослеть, если не будет нервничать и пережи-
вать.
- Даже по таким пустякам?
- Даже. Кстати, отношения отца с женщинами и собственная оценка этих
отношений - это не такой уж пустяк. Переживания и страдания по этом по-
воду делают человека мудрее.
На машине дорога из Измайлова до Настиного дома была совсем короткой,
и на Настю снова накатил оглушающий ужас перед пустой темной квартирой.
Заточный заметил, как напряглось ее лицо, когда он притормаживал возле
подъезда.
- Еще есть время передумать, Анастасия, - сказал он, внимательно гля-
дя на нее. - Может быть, всетаки вернемся к нам?
- Нет. - Она покачала головой. - Я должна справиться сама. Спасибо
вам за все, Иван Алексеевич, и за гостеприимство, и за ужин, и за разго-
вор, и за сочувствие. И за предложение переночевать у вас. Я вам очень
благодарна. Но я должна сама.
Шел первый час ночи, поэтому Заточный поднялся вместе с ней на лифте
и проводил ее до квартиры.
- В последний раз спрашиваю, - сказал он, когда Настя доставала из
сумки ключи. - Не вернетесь?
- Нет.
- Тогда спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Иван Алексеевич.
Дома ей стало совсем тошно. Она боялась выключить свет и в этот мо-
мент впервые подумала о том, что люди, которым являются покойники, вовсе
не обязательно должны быть сумасшедшими.
Утро понедельника принесло следователю городской прокуратуры Ольшанс-
кому массу неожиданностей. О самоубийстве Людмилы Исиченко он узнал еще
вчера, а утром, едва он вошел в кабинет, ему позвонила эксперт Касьяно-
ва.
- Костя? - громовым басом проорала она в трубку. - Ты что, твою мать,
голову людям морочишь?
Она была лет на десять старше Ольшанского, помнила его юным, начинаю-
щим следователем, робеющим и неумелым, и еще в те далекие времена ограж-
дала его от постоянных попыток коллег втянуть молодого, неопытного Кос-
тика в какую-нибудь грязную попойку с обилием водки, скудной закуской и
сомнительными бабами.
- Что твоя Каменская себе думает? - продолжала кричать Светлана Ми-
хайловна. - Заставила меня вчера чуть не до ночи сидеть на работе, а са-
ма усвистала черт знает куда и даже позвонить не соизволила, тоже мне
барыня.
- Погоди, Светлана Михайловна, давай сначала, я ничего не понял.
- Так она что, ничего тебе не сказала? Она с тобой разговаривала вче-
ра?
- Нет. Я с ее начальником разговаривал, с Гордеевым. У них там ЧП
произошло, свидетельница по делу Параскевича отравилась прямо у Каменс-
кой в кабинете.
- Ох ты! - посочувствовала Касьянова. - Бедная девка, достанется ей
теперь. Родственники этой свидетельницы обязательно начнут права качать,
дескать, Каменская своими придирками и попытками обвинить до припадка
довела. Знаем, проходили через это. Погоди, Костик, так ты про короб-
ку-то знаешь или нет?
- Не знаю я ни про какую коробку.
- Тогда в двух словах. При осмотре места убийства Параскевича на
лестнице была обнаружена пустая коробка из-под магнитофона. Я ее на вся-
кий пожарный прихватила, но, поскольку ты к ней отнесся пренебрежительно
и никаких экспертиз по коробке не назначал, она у меня так и валяется в
шкафу, в целлофанчик упакованная. И вот вчера звонит мне твоя Каменская
и просит посмотреть коробку на предмет оружейной смазки и вообще насчет
того, что в ней лежало оружие. Я говорю: Костя знает? Почему он сам не
звонит? А она отвечает, дескать, ты на происшествие выехал, она тебя
найти не может, а ей надо срочно. Ну, срочно так срочно, я - все дела
побросала и давай коробку эту вшивую обнюхивать да облизывать со всех
сторон. Все сделала, все написала, кинулась ей звонить - а ее и след
простыл. Даже не поинтересовалась результатами, домой ушла. Ух и злая я
была вчера! Но теперь-то, конечно, понятно, почему она не позвонила. Не
до того было.
- Спасибо тебе, Михална, хороший ты человек. Слушай-ка, мы там с то-
бой ничего не нарушили?
- В смысле чего?
- В смысле коробки этой. В протокол она внесена? А то потом скажут,
что мы с тобой ее нашли неизвестно, где и к делу прицепили. Я что-то не
помню, на труп ведь не я выезжал, я дело только сутки спустя принял.
- Какой же ты, Костик, мерзкий! - фыркнула Касьянова. - Да я на своей
экспертной работе двоих детей вырастила и старшего внука уже в школу от-
правила. Я ж, когда работать начала, даже замужем еще не была. А ты мне
такие вопросы задаешь. Не стыдно тебе?
- Стыдно, Михална. Это я так, на всякий случай.
Только он повесил трубку и принялся наконец снимать пальто, телефон
опять принялся надрываться. Ольшанский с тоской посмотрел на бумаги, на-
мокшие от растаявшего снега, накапавшего с рукава пальто, и снова снял
трубку.
- Константин Михайлович! - раздался голос, заставивший следователя
вздрогнуть. - Это Галина Ивановна Параскевич. Мне необходимо с вами
встретиться. Я буду у вас ровно через сорок пять минут.
- Минутку, Галина Ивановна. Через сорок пять минут я вас не смогу
принять. У меня вызваны люди.
- Назначьте мне время, - потребовала она. - Но как можно скорее. Это
очень важно. Это касается Ленечки.
- Подождите, пожалуйста.
Он зажал трубку коленями, чтобы полностью закрыть микрофон, и потя-
нулся к внутреннему телефону, который тоже выходил на городскую линию,
если набрать "8".
- Настасья? - торопливо проговорил он. - Ты можешь приехать ко мне в
прокуратуру? У Параскевичстаршей что-то срочное. Хочу, чтобы ты тоже
послушала. Оперативка? Ах ты, дьявол, я и забыл. Так когда? К двум? Лад-
но, я ее на два часа приглашаю. Да, Настасья, ты Светке позвони,
Касьяновой. Она сильно ругается. Нет, не убьет, она в курсе твоих непри-
ятностей. Все, пока.
До двух часов дня Константин Михайлович должен был успеть переделать
многое - провести назначенные допросы и очную ставку, закончить обвини-
тельное заключение по одному делу и сформулировать вопросы экспертам по
другому, а также написать бумагу о продлении срока предварительного
расследования по сложному делу о тройном убийстве и подписать ее у про-
курора. Неплохо было бы еще и поесть, но времени уже не оставалось.
Возвращаясь в свой кабинет без пяти два, он увидел Настю, сиротливо си-
дящую в коридоре рядом со свидетелями и потерпевшими, вызванными к дру-
гим следователям, чьи кабинеты находились рядом.
- Давно ждешь? - спросил он, отпирая свою дверь.
- Давно, - ответила Каменская каким-то усталым и безразличным голо-
сом.
Константин Михайлович обернулся и поглядел на нее более внимательно.
Под глазами глубокая синева, кожа не белая, как обычно, а серовато-проз-
рачная.
- Что с тобой? Болеешь? Грипп подхватила? - Переживаю, - коротко от-
ветила она.
- Из-за Исиченко?
- Да.
- Испугалась? Или вину чувствуешь?
- И то и другое.
- Это ты напрасно. Ты что, давила на нее? Угрожала?
- Да Бог с вами. Она пришла и прямо с порога заявила, что хочет приз-
наться в убийстве Параскевича. Я ей не поверила, стала задавать уточняю-
щие вопросы, затем попросила написать все собственноручно. Она была аб-
солютно спокойна, не плакала, не кричала, даже, по-моему, не нервничала.
- Кто-нибудь был при этом? Свидетели есть?
- Нет, но я записывала весь разговор на магнитофон.
- И на магнитофоне все именно так, как ты мне рассказываешь? Тихо,
спокойно, без истерики, слез и запугиваний?
- Можете послушать.
Она вытащила из сумки кассету и протянула Ольшанскому.
- С собой носишь? - усмехнулся он, забирая кассету и засовывая ее в
ящик стола.
- Знала, что вы будете спрашивать. Так лучше уж сразу дать вам послу-
шать, чем три дня доказывать, что я не верблюд, не дура и не сволочь.
Голос ее подозрительно зазвенел.
- Ну, тихо, тихо, ты что, в самом деле, - успокаивающе произнес сле-
дователь. - Ну-ка возьми себя в руки, сейчас эта курица придет. Ты же
знаешь, я тебе верю, я тебе всегда и во всем верил, даже в те давние
времена, когда мы еще ссорились и дулись друг на друга. Параскевич уйдет
- и мы с тобой вместе послушаем, что рассказывала Исиченко. Водички на-
лить?
Настя молча кивнула, сжимая крепче зубы, чтобы не дать волю слезам.
Сегодня утром на Петровке она успела поймать несколько косых взглядов,
брошенных в ее сторону, и поняла, что разговоры уже идут, и весьма ак-
тивно. Событие само по себе из ряда вон выходящее, а тут даже не скоро-
постижная смерть, а самоубийство. О чем это говорит? Да о том, что Ка-
менская довела несчастную женщину. Сегодня ей уже пришлось написать
объяснение и выдержать не самый приятный разговор с генералом. Хорошо,
что Колобок-Гордеев пошел с ней к руководству, в его присутствии ей было
не так тяжело.
- С вами, Каменская, мы живем как на пороховой бочке, - говорил гене-
рал. - Вы только-только вылезли из одного служебного расследования и тут
же угодили во второе. Если вы будете приносить нам одно чэпэ за другим,
нам придется подумать над вашим трудоиспользованием.
Хорошо еще, что Ольшанский не сомневается.
Галина Ивановна Параскевич снова опоздала, на этот раз на пятнадцать
минут. Лицо ее было злым и надменным, словно она явилась в стан врагов
на переговоры.
- Вчера ко мне явился некий журналист и попросил рассказать о Лене, о
его жизни и его книгах. Я поинтересовалась, чем вызвано внимание к моему
сыну. И вы знаете, что он мне ответил? Оказывается, у Лени осталось нес-
колько неопубликованных рукописей, и его вдова продает их издателям за
баснословные деньги. Одну рукопись она продала за двадцать пять тысяч
долларов, другую - за тридцать пять. И есть еще несколько. Полагаю, она
их продаст еще дороже.
Ольшанский молчал, терпеливо ожидая, когда Галина Ивановна перейдет к
главному.
- Вы можете себе представить? - продолжала та. - Она собирается нажи-
вать капитал после Лениной трагической смерти. Она наживается на его
имени.
- Я не понимаю, почему вы пришли с этим ко мне, - спокойно ответил
следователь. - Вы видите в этом какую-то связь с убийством вашего сына?
- А вы не видите? - вскинулась Параскевич.
- Нет. Я не вижу.
- Очень жаль. В таком случае, придется вам открыть глаза. Леня был
мягким, интеллигентным мальчиком, он вообще никогда не думал о наживе,
корыстные мотивы были ему чужды. Он был весь в искусстве, в творчестве,
в своих книгах, он жил этим и ради этого. А эта ненасытная самка не же-
лала мириться с тем, что Леня отдает свои книги издателям за бесценок.
Она всегда хотела иметь много денег, очень много, вы даже представить
себе не можете, до какой степени она корыстолюбива и расчетлива. Я уве-
рена, это она убила моего сына, чтобы беспрепятственно распоряжаться его
творческим наследием. Она дождалась, когда Леня напишет несколько новых
вещей, возможно даже, она сама уговорила его сделать это под каким-то
надуманным предлогом и избавилась от моего мальчика.
Галина Ивановна расплакалась и полезла за платком. Ольшанский молча
налил воды и протянул ей стакан, не пытаясь успокаивать и не произнеся
ни одного сочувственного слова. Настя видела, что он буквально кипит от
негодования, но пока еще сдерживается.
- Не нужно так плохо думать о своей невестке, - сказал он, кого; а
Параскевич перестала плакать. - Она не убивала вашего сына.
- Откуда вы знаете? - всхлипнула женщина. - Я уверена, что это сдела-
ла она.
- Галина Ивановна, она этого не делала, уверяю вас. У меня есть
собственноручное признание убийцы, это совсем другой человек.
- Значит, вы нашли его? - Слезы на лице Параскевич мгновенно высохли.
- Кто он? Кто этот подонок?
- Я пока не могу этого сказать. Существует тайна следствия, и разгла-
шать ее не положено.
- Но я мать! - возмутилась она. - Я имею право знать, кто убил моего
сына. И вы обязаны мне сказать имя убийцы.
- Вы ошибаетесь. - Ольшанский сдерживался из последних сил. - Я не
обязан этого говорить никому, в том числе и вам. Поверьте, я уважаю ваши
чувства и понимаю ваше горе, но соблюдать интересы следствия я все-таки
должен.
- В таком случае, я требую, чтобы вы привлекли ее к суду! - заявила
Параскевич.
- Кого - ее?
- Светлану, вдову моего сына.
- За что? - изумился Константин Михайлович. - Я же вам объяснил, что
она не причастна к смерти Леонида.
- Она обязана отдать мне половину наследства. Я имею такое же право
наследовать после моего сына, как и она. И если она собирается стричь
купоны с того, что создано трудом моего сына, то я требую причитающуюся
мне половину.
Со своего места Настя видела, как непроизвольно исказилось лицо сле-
дователя, и поняла, что он сейчас сорвется, потому что его выдержке и
терпению пришел конец. Она отвлекла огонь на себя:
- Я не уверена, что ваши претензии имеют под собой законное основа-
ние, но в любом случае вам нужно с этим обращаться в суд, к судье по
гражданским делам, а не к следователю, ведущему дело об убийстве.
- Но это дело об убийстве моего сына, - возразила Параскевич. - И
речь идет о наследстве моего сына. Поэтому я требую, чтобы мои права бы-
ли защищены, и обращаюсь с этим в первую очередь к вам.
- Галина Ивановна, следователи не занимаются наследственными делами.
Они просто не могут этим заниматься, у них нет таких прав.
- У них есть самое главное право, - высокомерно заявила женщина. -
Право следить за соблюдением законности и защищать права потерпевших.
Разве этого недостаточно, чтобы защитить интересы несчастной матери, по-
терявшей сына?
Ольшанский уже справился с собой и кинул на Настю благодарный взгляд:
мол, спасибо, что отвлекла, дала передышку, теперь я могу включиться.
- Интересы матери, потерявшей сына, я и защищаю как следователь, я
делаю все, чтобы найти и привлечь к ответственности убийцу Леонида. Но
вы, как мне кажется, сейчас говорите об интересах матери, претендующей
на наследство своего сына, а это уже несколько иное. И с точки зрения
права, и с точки зрения морали. Если вы считаете нужным судиться с вашей
невесткой, то подавайте исковое заявление в суд в порядке гражданского
судопроизводства. Делить ваши со Светланой Игоревной деньги я не буду,
это не моя задача.
- Ах так! - Галина Ивановна сложила руки на груди и кинула на следо-
вателя презрительный взгляд. - Интересно, что вы запоете, когда я вам
скажу, что это именно Светлана наняла убийцу, который избавил ее от Ле-
нечки?! Вот помяните мое слово, это так и есть. Интересно, в чем же вам
признался этот убийца, которого вы якобы нашли?
- Я уже объяснял вам, в интересах следствия я не считаю нужным ни с
кем это обсуждать. Вы все узнаете на суде.
- Так вот что я вам скажу, Константин Михайлович. - В ее голосе
явственно зазвучала угроза. - Я все поняла. Вы вступили в сговор со
Светланой. Вы прекрасно знаете, что это она убила моего сына, но она де-
лится с вами баснословными гонорарами, которые получает как вдова вели-
кого писателя, и вы ее за это покрываете. Может быть, вы даже спите с
ней. Да-да, теперь я не сомневаюсь. В прошлый раз, когда я рассказывала
вам о том, как эта мерзавка изменяла моему сыну, вы всеми силами стара-
лись уверить меня, что мне показалось. Тогда я не обратила на это внима-
ния, а теперь вижу, к чему все идет. Вижу! Вы нагло лжете мне в глаза,
говоря, что нашли убийцу. Вы его никогда не найдете, потому что будете
выгораживать Светлану. Или подсунете суду какого-нибудь несчастного
пьяницу, будете его избивать, морить голодом и держать в камере, кишащей
клопами и крысами, пока он не напишет вам чистосердечное признание. Да
после этого он и сам поверит, что убил моего сына. Я ваши методы знаю! И
я вас выведу на чистую воду.
Настя увидела, как заходили желваки на лице Ольшанского, и испуга-
лась, что он сейчас или заорет благим матом, или запустит в голову Гали-
не Ивановне чем-нибудь тяжелым.
- Талина Ивановна, вы ведете себя совершенно недопустимо, - снова
вступила она, чтобы дать следователю передышку. - Вы грубо оскорбляете
Константина Михайловича, обвиняя его в том, что он подтасовывает факты
или скрывает их в ущерб интересам правосудия. Вы обвиняете его в том,
что он берет взятки от убийцы и покрывает его. В любом другом случае
Константин Михайлович, безусловно, подал бы на вас в суд за оскорбление
и клевету, поскольку свои клеветнические обвинения вы предъявили ему не
с глазу на глаз, а в присутствии третьего лица, то есть меня. Таким об-
разом, свои оскорбительные выдумки вы сделали достоянием гласности. А
это, Галина Ивановна, статья уголовного кодекса. И если Константин Ми-
хайлович терпит ваши выходки и высказывания и не выставляет вас вон из
своего кабинета, то только потому, что уважает ваши чувства и понимает,
что вы недавно потеряли единственного сына, у вас расшатаны нервы и,
вполне возможно, расстроена психика. Будет лучше, если вы постараетесь
взять себя в руки, извинитесь и пойдете домой.
Параскевич молча встала, надела шубу и подошла к двери.
- Не пытайтесь меня запугать, - холодно произнесла она, стоя на поро-
ге. - Я вас выведу на чистую воду. Я докажу, что жена моего сына прес-
тупница. И пусть вам будет стыдно до конца ваших дней.
- Да уж, - протянул Ольшанский, когда за ней закрылась дверь. - Тяже-
лый случай. Хорошо, что у меня ума хватило тебя позвать, а то я бы ее
точно убил. Как муж с ней столько лет прожил? Бедолага. Да и сыну, вид-
но, доставалось. Настасья, есть хочешь?
- Нет, спасибо.
- Ладно, брось, мне Нина с собой бутерброды дала и термос с чаем, да-
вай пожрем быстренько, пока будем твою кассету слушать.
Он достал из портфеля пакет с бутербродами и термос, а из сейфа маг-
нитофон, в который вставил принесенную Настей кассету.
Через полчаса, предварительно позвонив Светлане Михайловне Касьяно-
вой, они отправились домой к скончавшейся вчера Людмиле Исиченко, чтобы
изъять и отправить на экспертизу ее перчатки и черную кожаную куртку, в
которых она якобы совершила убийство известного писателя Леонида Парас-
кевича.
